— Ну а что говорится дальше в «псалме о мужестве», который ты нам прочел? — спросил бывший ротный запевала у рассказчика, лично видевшего, как Пейсах-истопник недавно так обхватил хулигана, что тот не мог шелохнуться.

— Тише, вот идет еще один гвардеец, Исэрка. С этим вообще лучше не связываться. Я сам видел, как он одной рукой поднял мешок муки, подбросил его в воздух и поймал на лету, как мячик. А ну, штангист, иди сюда!

«Штангист» внешне совсем не похож на человека, способного одной рукой поднять мешок муки и играть с ним, как с мячиком. Он скорее похож на паренька, целиком ушедшего в учебу. По самым скромным подсчетам, хозяин, у которого я здесь останавливался, должен был помнить не только те времена, когда с пятницы на субботу на той же улице собирались соседи и хвастались друг перед другом пятерками, которые дети их получали на экзаменах, но и то далекое время, когда в пятницу вечером вот в таких же кружках похвалялись тем, что их девяти-десятилетние мальчики знают наизусть целые страницы Талмуда. И я ожидал услышать от Янкеля: «А сейчас, когда собираются в кружок, больше всего слышим о силе и храбрости…»

Я мог бы поклясться, что молодой человек с железнодорожными знаками на темно-синей тужурке, которого я увидел в вокзальном ресторанчике у шумного столика, вчера вечером на улице тоже находился в кружке и рассказывал чудеса о своем дедушке-портном, который славился на всю губернию. Помещики, многое повидавшие на белом свете, наслышанные о знаменитых парижских портных, все же отдавали ему предпочтение. За ним посылали кареты, отводили ему в дворцах самые лучшие комнаты. Шутка сказать, его величество Симха-портной! Все он мог, его дедушка, одного лишь не мог он — справлять субботнюю трапезу. На это ему всегда не хватало, как он говорил, ниток. А теперь самый захудалый портной живет в полном достатке. Профессии бывших местечковых ремесленников теперь в большом почете.

— Так почему же ты не пошел по стопам деда и завернул в депо? — спросил у него запевала.

— Тоже мне вопрос! Разве дело только в заработке!

Человек в железнодорожной форме меня, очевидно, тоже сразу узнал: я не успел оглянуться, как он был уже возле меня и пригласил за столик, за которым сидели еще два молодых человека в спецовках и пили пиво.

— Если я не ошибаюсь, — сказал он мне, — вы сегодня собирались ехать в Томашполь?

— На Томашпольском сахарозаводе работает бухгалтер Кисель, — тут же заметил один из двух молодых людей. — Очень начитанный человек этот Кисель. Он знает Томашполь как никто!

— А я, думаешь, мало что мог бы рассказать о Томашполе? Конечно, я был тогда ребенком, но три года, проведенные в томашпольском гетто, никогда не забуду. Вапнярка и Томашполь, — обратился уже ко мне внук знаменитого портного, — должен вам сказать… Наше местечко, как видите, находится у железной дороги, и к тому же это узловая станция. А если еврейское местечко лежит у самой станции, то какая же банда, проезжая мимо, не устраивала там погрома? Не было в годы Гражданской войны, как рассказывают, ни одной на Украине банды, которая не побывала бы в Вапнярке. Едва приближалась банда, как люди всё оставляли и бежали в Томашполь. Там тоже бывали погромы, но сравнить их с нашими нельзя. В Томашполе нет железной дороги… А во время последней войны мы пробыли там целых три года. Кто не удрал из Вапнярки, погиб.

— Но Вапнярка, кажется, тоже входила в так называемую Транснистрию. Зачем же было отсюда бежать?

— Бежали от немцев, которые хозяйничали на станции. Но не думайте, что румыны были святые, — вмешался в разговор третий, до сих пор молчавший. — Как я понимаю, вы еще не были в Печере?

— Нет, был и даже написал о ней. Но какое отношение имеет Печора к тому, что вы рассказываете? Она, как вам известно, находится далеко на Севере.

— Нам это, конечно, известно, мы ведь железнодорожники. Но вы говорите о Печоре, а мы о Печере, которая находится недалеко отсюда: маленькое местечко по дороге из Рахни в Немиров. Там был большой лагерь, где содержались евреи, изгнанные из окрестных местечек, как раз оккупированных румынами. Что там творилось! Люди дохли как мухи. Немногие спаслись из этого страшного лагеря смерти. У нас в Крыжополе живет женщина, которая там сидела. Ее зовут Двосей. Послушайте меня, зачем вам тащиться в Томашполь? Поезжайте лучше в Крыжополь к Двосе и поведайте миру о печерском аде. Сейчас придет одесский поезд, и через полчаса вы будете там. Я много лет работаю в вапнярском депо, но все равно считаю себя крыжопольцем. Вы увидите, какое это местечко! Куда до него Томашполю!

И я его послушал.

Крыжополь расположен тоже у самой станции. Едва я оставил небольшой вокзальчик, как оказался в самом местечке и сразу же мог убедиться, что по сравнению с Вапняркой это почти город. Кроме главной улицы, которой не видно конца, есть и другие улицы и улочки. К тому же Крыжополю придают городской вид дома районных учреждений — универсального магазина, гостиницы, средней школы…

Дежурная в гостинице, высокая худощавая женщина, встретила меня с улыбкой:

— Мазл тов! Желаю вам счастья! Поздравляю!

— И вам мазл тов, — ответил я. — А с чем вы меня поздравляете?

— Вы разве не из сватов?

— Из каких сватов?

Отступать мне было поздно. Дежурная, которая уже протянула мне ключ от номера, повесила его на доску и развела руками:

— Ни одного свободного места нет. Все комнаты заняты.

— Не может быть. Сегодня суббота, выходной день.

— Именно потому, что суббота. Когда же справлять свадьбу, если не с субботы на воскресенье?

— А у кого здесь сегодня свадьба?

— У дочери токаря Ейны, на Буржуйской улочке. Жених не из наших, он из Бессарабии, он, говорят, техник.

— Так и называется эта улица — Буржуйская?

— Сказать вам правду, я сама не знаю, как она называется. Она имела сто названий. Когда-то она называлась Нищенской. Потом переделали на Пролетарскую. А теперь ее почему-то называют Буржуйской. А что вы думаете? Самый большой богач в прошлом не устраивал такой свадьбы, как сегодня Ейне. Пригласили двести человек, кроме приезжих. Понятия не имею, где мы здесь всех устроим, разве только в коридоре. Но что мне делать с вами? Зайдите все-таки вечером. Может быть, кто-нибудь из этих бессарабцев не приедет или поезд опоздает. В крайнем случае, вы тоже переночуете в коридоре. Не страшно.

Я ее поблагодарил и сказал, что не возражал бы, если бы во всех местечках меня в гостиницах встречали такими известиями. Заодно спросил, не знает ли она, где здесь живет Двося из Печеры.

— Двося-трикотажница? Третья улочка справа, где хлебный магазин. Квартира у нее — дай бог всем. Она вам кем-нибудь приходится? Тогда вам не придется мучиться у нас в коридоре. Если б вы знали, что Двося и Ханка, дочка ее, пережили в Печерском лагере, — об этом не расскажешь. Нам здесь тоже было несладко. Сидели запертые в гетто. На той самой улочке, где сегодня свадьба. Тогда она так и называлась Геттовской. Но как нам ни было здесь тяжело и горько, все же по сравнению с Печерским лагерем…

После разговора с крыжопольским железнодорожником на вапнярском вокзале, а теперь с дежурной гостиницы я уже не нуждался в проводнике — столько знал о местечке, что мог, кажется, сойти за крыжопольца. Когда я спросил человека в запыленных тапочках, подметавшего палые листья, как мне пройти на Буржуйскую улицу, он долго меня разглядывал и, зажмурив глаза, сказал:

— Раз вы знаете, как мы называем соседнюю улочку, значит, вы здесь когда-то жили. Кто вы, простите, будете?

Неожиданно между мной и человеком в тапочках вырос третий человек, немолодой, обутый в тяжелые солдатские ботинки, в серо-зеленом плаще. Протянув мне твердую, сильную руку и чуть подпрыгивая, он словно пропел:

— Поздравляю, поздравляю!

Объяснять мне ничего уже не надо было: всякого незнакомого человека здесь сегодня, должно быть, принимали за родственника молодых, и я, как принято, ответил: