Перемен к лучшему пока не заметно, несмотря на все его искусство. Если бы не завещание моего дяди, мы ни за что сюда не приехали бы.

Пусть друзья говорят, что я скряга, пусть люди думают, что им угодно, но правда в другом: мне просто нужны были деньги. Я и сам не слишком крепок здоровьем, а работа в семейной фирме (нашей семье принадлежит весьма уважаемая бухгалтерская контора) убедила меня в том, что образ жизни надо менять. Но я не мог позволить себе оставить службу, как вдруг благодаря дядиному завещанию, условия которого изложил мне наш семейный адвокат, решение пришло само собой.

Ежегодная рента — прямо сказать, весьма значительная рента, — но при условии, что я вместе с супругой проживу в доме этого почтенного джентльмена не менее пяти лет, начиная с того дня, как завещание вступит в силу. Я долго колебался: мы с женой оба любим город, а поместье дяди расположено в глуши, где люди живут просто и скучно. Как я понял со слов адвоката, в дядином доме не было даже газового освещения. Летом это не так важно, но вот долгие зимние месяцы будет невесело коротать при мерцающем свете свечей и тусклом блеске масляных ламп, едва оживляющих сумрак этого старинного уединенного жилища.

Мы с Анджелиной все обсудили, и вот, как-то на выходных, я поехал осмотреть поместье. Еще из города я отправил телеграмму, чтобы известить управляющего о своем приезде, и после долгой поездки в промерзшем поезде, занявшей большую часть дня, я прибыл на станцию, где меня ждал запряженный экипаж. Следующий этап моего странствия занял часа четыре. Когда я наконец понял, в какую даль и глушь мой дядюшка забрался, чтобы обрести себе достойное жилище, меня охватило смятение.

Ночь была темна, но луна порою сбрасывала свою облачную вуаль, высвечивая призрачные очертания валунов, холмов и деревьев. Экипаж качался и подпрыгивал на разбитой дороге, которую прорезали глубокие колеи, продавленные за многие месяцы колесами тех повозок, что изредка здесь проезжали. Перед моим отъездом адвокат телеграфировал своему старинному приятелю, доктору Портосу, любезности которого я теперь был обязан всеми удобствами своего путешествия. Доктор обещал, что встретит меня в деревне неподалеку от поместья.

И в самом деле, как только наша повозка со скрипом вкатилась в ворота деревянного постоялого двора, доктор тут же выступил нам навстречу из тени огромного балкона. Он оказался худощавым высоким мужчиной; пенсне с квадратными стеклами плотно сидело на его тонком носу; на нем был широкий плащ, какие носят конюхи, а зеленый цилиндр, щеголевато сдвинутый набок, придавал ему вид несколько залихватский. Он шумно приветствовал меня, и все же было в этом человеке что-то отталкивающее.

Я не смог бы сказать, что именно мне не понравилось. Как-то не так он держал себя, да и рука его была такой холодной и по-рыбьи влажной, что от рукопожатия меня передернуло. Кроме того, его взгляды поверх очков приводили меня в замешательство — взгляды туманно-серых глаз, словно приковывающие к месту и пронзающие насквозь. К своему великому разочарованию, я выяснил, что путь мой еще не окончен. Доктор объявил мне, что до поместья еще нужно доехать, так что ночь придется провести на постоялом дворе. Однако раздражение, которое вызвала во мне эта новость, вскоре улетучилось возле пылающего очага, за хорошей едой, которой доктор меня усиленно потчевал. Проезжающих в это время года обычно немного, и в просторной столовой, обшитой дубом, мы обедали вдвоем.

Несмотря на то что я не видел моего почтенного родственника уже много лет, мне все же хотелось знать, что это был за человек. Доктор Портос состоял при нем личным врачом, и я воспользовался случаем, чтобы его порасспросить.

— Барон был большим человеком в наших краях, — сообщил мне Портос.

Это было сказано столь добродушно, что я осмелился задать вопрос, ответ на который мне хотелось услышать больше всего.

— От чего умер мой дядя? — спросил я.

Бокал доктора время от времени вспыхивал отблесками огня, подобно мерцающему рубину, и вдруг озарял его лицо янтарным светом.

— Малокровие, — спокойно ответил Портос. — Кстати сказать, этот роковой недуг — проклятие всех его предков по отцовской линии.

Эти слова заставили меня задуматься. Возникал новый вопрос:

— Как вы думаете, почему он назначил наследником именно меня?

Доктор Портос ответил мне ясно и напрямик, без малейших колебаний.

— Вы принадлежите к другой ветви рода, — объяснил он. — Свежая кровь, знаете ли. Для барона это имело чрезвычайное значение. Он хотел, чтобы его древний род не прерывался. — Тут Портос резко встал, предупредив тем самым мои дальнейшие расспросы. — Именно так сказал сам барон, лежа на смертном одре. А теперь надо отдохнуть: завтра нам предстоит проделать значительный путь.

Мои теперешние несчастья заставили меня вспомнить слова доктора Портоса: «Кровь, свежая кровь…» Может ли это иметь какое-то отношение к мрачным преданиям, которые местные жители рассказывают о дядином доме? В таких условиях просто не знаешь, о чем и думать. Осмотр дома, проведенный мною вместе с доктором Портосом, оправдал мои худшие опасения: покосившиеся двери и оконные переплеты, осыпающиеся карнизы, стенная обшивка изъедена червями. Всей прислуги — одна супружеская пара, оба средних лет: именно они присматривали за домом с тех пор, как умер барон. Местные жители, по словам Портоса, — народ угрюмый и недружелюбный. В самом деле, когда наша повозка прогромыхала мимо небольшой деревушки, находящейся примерно в миле от дядиного дома, все двери и окна в ней были плотно закрыты, и мы не встретили ни одной живой души. Издалека дом пленяет какой-то готической красотой. Он не очень стар: большая его часть была заново отстроена на руинах огромного древнего здания, погибшего в огне. По прихоти владельца, при котором проводилась реставрация, — не знаю, был ли то мой дядя или кто-нибудь из его предшественников, — дом украсился всевозможными башенками, подъемным мостом с зубчатыми наблюдательными вышками и был окружен рвом. Когда мы вышли из особняка, чтобы осмотреть поместье, эхо наших шагов скорбно стенало, разносясь по всему этому великолепию.

Внезапно я увидел мраморные статуи и изъеденные временем обелиски, покосившиеся и словно сбившиеся в кучу. Казалось, это мертвецы, не нашедшие покоя, вырвались из-под земли и перелезли через древнюю, мхом поросшую стену, преграждающую вход во внутренний двор.

Доктор Портос язвительно усмехнулся.

— Старое семейное кладбище, — пояснил он. — Здесь покоится и ваш дядюшка. Он сказал мне, что хотел бы лежать возле своего дома.

Ну что ж, дело сделано. Не прошло и двух месяцев с моего первого визита, как мы уже переехали, и тут-то произошла та глубокая и печальная перемена, о которой я сообщил выше. Не только сама атмосфера дома — а ведь казалось, что даже камни здесь злобно перешептываются, — но и его окрестности, темные, словно застывшие деревья, все, вплоть до мебели, будто дышало враждой к привычной нам жизни — к той жизни, которая по-прежнему остается уделом счастливчиков, населяющих города.

В сумерки изо рва поднимается ядовитый туман, и у меня возникает такое чувство, будто между нами и внешним миром вырастает еще одна стена. Присутствие горничной, которую Анджелина привезла с собой из города, и слуги, которого мой отец нанял еще до моего рождения, не в состоянии развеять мрачные чары этого места. Кажется, даже упрямый здравый смысл этих людей начинает слабеть под воздействием ядовитых миазмов, сочащихся из каменных пор дома. В последнее время это стало особенно заметно, и я теперь даже рад ежедневным визитам доктора Портоса, хотя и подозреваю в нем причину всех наших бед.

А начались они неделю спустя после нашего приезда. Тем утром Анджелина, спавшая подле меня на супружеском ложе, не проснулась в обычное время. Я тихонько потряс ее, чтобы разбудить, и мои крики, должно быть, услышала горничная. Потом я, видимо, лишился чувств, и когда пришел в себя, уже наступило утро. Постель была залита кровью; простыни и подушки у изголовья моей дорогой жены покрывали кровавые пятна. В пытливом взгляде Портоса блеснула сталь: таким я его еще не видел. Он дал Анджелине какое-то сильное снадобье, а потом обратился ко мне.