Я неловко завозился с пуговицами блузки. Она отвела мою руку, но не так, как тогда в студии.

— Я не этого хочу, — проговорила она.

Сперва я вам скажу, что я сделал потом. Затем объясню, почему я это сделал. А уже после скажу, что она тогда сказала.

А сделал я вот что: убежал без оглядки. До конца я всего не помню, потому что голова жутко кружилась, и розоватое небо раскачивалось над темными деревьями. Но через некоторое время, завидев уличные фонари, я остановился отдышаться. На следующий день я закрыл студию. Пока я запирал дверь, за ней надрывался телефон, а на полу валялись неоткрытые письма. Я больше никогда не видел Девчонку во плоти, если это подходящее слово.

Я сделал это, потому что не хотел умирать. Я не хотел, чтобы из меня вытянули жизнь. Вампиры бывают всякие, и те, что сосут кровь, — еще далеко не худшая разновидность. Если б меня не насторожили эти постоянные приступы головокружения, и Папаша Мунш, и лицо в утренней газете, я отправился бы той же дорогой, что и остальные. Но я осознал, что мне грозит, когда было еще время вырваться. Я осознал, что откуда бы она ни явилась, что бы ее ни создало, она — квинтэссенция ужаса за ярким рекламным щитом. Она — это улыбка, что вынуждает вас швыряться деньгами и самой жизнью. Она — это глаза, которые заводят вас все дальше и дальше, а потом показывают смерть. Она тварь, которой вы отдаете все, но на самом деле не получаете ничего. Она создание, которое забирает все, что у вас есть, ничего не давая взамен. Когда вы пожираете взглядом ее лицо на плакатах, помните это. Она — приманка. Она — наживка. Она — Девчонка.

А сказала она вот что:

— Я хочу тебя. Я хочу все, что случалось с тобой в жизни. Я хочу все, что делает тебя счастливым, и все, что ранит тебя до слез. Я хочу твою первую девушку. Я хочу тот блестящий велосипед. Я хочу ту взбучку. Я хочу ту камеру-обскуру. Я хочу ноги Бетти. Я хочу синее небо, усыпанное звездами. Я хочу смерти твоей матери. Я хочу твою кровь на булыжниках. Я хочу рот Милдред. Я хочу первый снимок, который ты продал. Я хочу огни Чикаго. Я хочу джину. Я хочу руки Гвен. Я хочу, чтоб ты хотел меня. Я хочу всю твою жизнь. Ну давай же, малыш, давай!

Роберт Альберт Блох (1917–1994), уроженец Чикаго, начал свою успешную и продуктивную писательскую деятельность в ранней юности. Заядлый читатель «Странных историй» — самого успешного американского палп-журнала, посвященного научной фантастике и хоррору, он особенно восхищался прозой Г. Ф. Лавкрафта и вступил с ним в переписку. Лавкрафт поддержал писательские амбиции Блоха, в результате чего тот в возрасте семнадцати лет продал в «Странные истории» два рассказа.

За долгие годы своей литературной карьеры Блох написал сотни рассказов и около двух десятков романов, из которых наиболее известен «Психоз» (1959), давший сюжетную основу незабываемому фильму Альфреда Хичкока. Его ранние произведения были откровенным подражанием Лавкрафту, но постепенно он выработал собственную писательскую манеру. Многие рассказы Блоха были весьма мрачны, кровавы и жестоки для своего времени, однако эти черты компенсировал авторский юмор — часто основанный на игре слов в последней строке повествования. Нередко Блох сначала сочинял хороший финальный каламбур, а затем придумывал к нему сюжет. Добросердечный, дружелюбный и веселый в повседневной жизни, он возражал против безоговорочного причисления его к представителям литературы ужасов, уверяя, что не является таковым вовсе.

Рассказ «Живой мертвец» был впервые опубликован в «Эллери Куин'с мистери мэгэзин» в апреле 1967 года; позднее вошел в антологию «Короли ужаса» (Нью-Йорк: Мистериоз-пресс, 1977).

Весь день, пока внизу в деревне грохотала орудийная канонада, он отдыхал. Когда уже начало смеркаться и грохот залпов затих, он понял, что все закончилось: наступающие американские войска форсировали реку. Наконец они ушли, и он снова был в безопасности.

Граф Барсак выбрался из подземелья посреди развалин большого замка на поросшем лесом холме над деревней.

В черном плаще, темноволосый, с бледно-восковым лицом, с черными глазами в синих кругах, высокий и худой — худой как скелет, безобразно худой, — он кривил в усмешке ярко-красные губы. Во всей его внешности только губы имели живой цвет.

Граф стоял и усмехался: настали сумерки, пробил час — можно приступить к игре.

К игре под названием Смерть. К игре, в которую он играл столько раз.

Он играл Смерть на сцене Гран-Гиньоль в Париже. Тогда его звали просто Эрик Карон, но он уже приобрел определенную известность как исполнитель необычных ролей. Затем началась война, и она дала ему шанс.

Задолго до взятия немцами Парижа он стал тайным агентом рейха. Деятельность на шпионском поприще складывалась удачно, его очень ценили: помогал актерский талант.

И он добился-таки высшей награды — получил главную роль. Правда, не на сцене, а в реальной жизни. Играть без света софитов, в настоящей тьме — это ли не воплощение актерской мечты? К тому же в твоей собственной пьесе.

— Все проще простого, — доложил он своему немецкому начальству. — Замок Барсака необитаем со времен Великой французской революции. Даже днем никто из деревенских не рискует приблизиться к нему из-за легенды о последнем графе Барсаке — будто бы он был вампиром.

Предложение приняли. В большом подземелье замка установили коротковолновый передатчик и разместили там троих опытных радистов, работавших по очереди. И возглавил всю операцию он — «граф Барсак». Ангел-хранитель, а точнее, демон-хранитель.

— Ниже по склону холма находится кладбище, — сообщил он своим подопечным. — Это скромное место последнего приюта бедных невежественных людей. Единственное внушительное сооружение там — родовой склеп Барсаков. Мы вскроем его, вынесем останки последнего графа наружу и устроим так, что жители деревни обнаружат пустой гроб. После этого они никогда более не осмелятся приблизиться ни к склепу, ни к замку, потому что увидят подтверждение легенды: граф Барсак — вампир, он снова бродит по свету.

Но возник вопрос:

— А если будут скептики? Если кто-нибудь не поверит?

— Поверят, — последовал незамедлительный ответ. — Потому что по ночам им буду являться я — граф Барсак.

Когда он показался в гриме и черном плаще, все вопросы отпали: это роль была как раз для него.

Да, это была его роль, и он отлично с ней справился. Взбираясь по лестнице, граф одобрительно покачивал головой. Он вошел в передние покои замка. Крыши не было, и только паутина скрывала от взгляда сияние восходящей луны.

Да, это была его роль, но всему приходит конец. Американские войска стремительно наступают, значит, пора опустить занавес, раскланяться и уйти со сцены. Об уходе он позаботился заранее.

С началом отступления немецких войск склепу нашли еще одно применение. Там устроили надежный склад антиквариата, принадлежавшего Герингу, а в замок пригнали грузовик. Трое радистов получили новые роли: они должны спуститься на грузовике вниз к склепу и погрузить в него ценности.

Ко времени появления графа все должно быть готово. Затем они наденут похищенную американскую военную форму, возьмут поддельные документы и пропуска, проскочат через линию фронта за рекой и в установленном месте присоединятся к немецким войскам. Граф предусмотрел все случайности. Когда-нибудь в своих мемуарах…

Но думать об этом сейчас не было времени. Граф посмотрел на небо — луна взошла высоко. Пора отправляться в путь.

Ему не очень-то хотелось уходить. Там, где другие видели лишь пыль и паутину, он видел сцену — декорации его самого удачного спектакля. Играя вампира, он не пристрастился к вкусу крови, но, как всякий актер, обожал вкус славы. Здесь он ее достиг.

«Сладка печаль последнего привета».[79] Строка из Шекспира. Шекспир писал о привидениях, ведьмах и вампирах: он знал, что публика — невежественная толпа — верит в подобные вещи. Верила тогда, верит и сейчас. Великий актер всегда заставит зрителей поверить ему.