Камердинер — толковый парень, служивший мне уже шесть лет, — внимательно посмотрел на меня и спросил, не послать ли за доктором. Я не доверял местному лекарю, но не хотел обижать его, посылая за врачом из города, да и болезнь могла отступить, поэтому я отказался. В конце концов, в инфлюэнце я разбирался не хуже любого врача. Хинин, и еще раз хинин, — вот и все лечение. Я велел слуге поставить на столик маленькую лампу, чтобы ночью я мог отыскать стакан с соком, носовой платок или часы. Когда все было сделано, он ушел.

Я лежал в постели. Мое тело пылало, голова раскалывалась, глаза слезились.

Не знаю, что произошло дальше: может быть, я уснул, а может быть, начал сходить с ума или потерял сознание. Я плохо помню, что было после того, как я улегся в постель и выпил немного лимонного сока — у него оказался какой-то мыльный привкус. Внезапно я почувствовал резкую боль в боку, которая нарастала медленно, но неотвратимо. Острая, режущая, мучительная боль. Я наполовину забылся или задремал, но при этом сознавал: со мной что-то происходит. Боль была вполне реальной, и воображение рисовало мне огромного червя, прогрызающего путь у меня между ребер. Мне казалось, что я его вижу. Вот он совершил вращательное движение, описал полукруг, вернулся в первоначальное положение, снова описал полукруг, действуя скорее как шило, а не бурав, который полностью поворачивается вокруг своей оси.

Скорее всего, это был бред, галлюцинация, поскольку я лежал неподвижно, глядя на тот конец кровати, где лежали сбитые в кучу покрывало, одеяло и простыни. Однако в лихорадке человек видит все, что происходит вокруг него, во всех направлениях и даже сквозь предметы.

Не в силах больше терпеть, я вскрикнул и с усилием перевернулся на правый бок, пронизанный болью. И сразу почувствовал: шило, протыкавшее мои ребра, мгновенно исчезло.

Я увидел, что возле кровати стоит некая фигура, медленно вытаскивающая свою руку из-под моей простыни. Рука вынырнула из-под простыни и задержалась на стеганом одеяле, вытянув указательный палец.

Это была призрачная фигура мужчины в лохмотьях, с бледным злым узколобым лицом, с волосами, подстриженными на французский манер, и темными усами. Его щеки и подбородок покрывала щетина, словно человек не брился недели две. Полупрозрачная фигура была соткана из белесой дымки, бледное лицо, казалось, как будто расплывалось. Увидев, что я на него смотрю, призрак отпрянул от кровати. Теперь я ясно видел только руку — по-видимому, единственную осязаемую часть этого существа. Однако фигура больше не тянулась за пальцем, цепляясь за него, наоборот — она приобрела плотность, консистенцию, которой не было раньше.

Как и куда она исчезла, я не знаю. В этот момент открылась дверь, и в комнату вошел Скуэр.

— Ну надо же! — весело воскликнул он. — Все-таки инфлюэнца?

— Не знаю… по-моему, снова тот палец.

— Знаете что? — сказал Скуэр. — Мне до черта надоели выходки этого паразита. Ну-ка, рассказывайте все по порядку.

Я был так слаб, так разбит, что едва смог собрать последние силы и поведать Скуэру о случившемся. Чтобы помочь мне, он стал задавать наводящие вопросы, выделяя основные моменты. Затем мысленно сложил их воедино — и получил полное представление обо всем, что произошло со мной за последнее время.

— Одна деталь, — сказал он, — сразу обращает на себя внимание. Сначала появился палец, затем рука, а потом все целое тело, призрачная фигура, соединенная с рукой, правда, без костей. И наконец, полная форма, материальное осязаемое тело с позвоночником и прочим. Но пока это желеобразная масса, у которой материальна только одна часть — палец. Что мы видим? Мы видим, что одновременно с процессом медленной материализации этого существа происходит ухудшение вашего здоровья, словно тварь вытягивает из вас жизненные силы. То, что теряете вы, она получает путем прямого контакта с вами. Это вам понятно?

— Возможно… не знаю. У меня нет сил, чтобы думать.

— Еще бы! Из вас вытянули саму способность мыслить. Ладно, за вас буду мыслить я. Энергия едина, и мы еще посмотрим, сумею ли я справиться с вашим гостем, как трамвайной компании удалось справиться с забастовщиками. Но это я так, к слову.

— Вы не могли бы подать мне стакан с лимонным соком? — жалобно попросил я.

Я сделал несколько глотков невероятно кислой жидкости, но лучше мне не стало. Я слушал Скуэра без всякой надежды. Мне хотелось одного: чтобы меня оставили в покое. Я устал от боли, устал от всего, даже от жизни. Мне было безразлично, поправлюсь я или умру.

— Скоро призрак вернется, — сказал инженер. — Как говорят французы, «l'appetit vient en mangeant».[69] Он навещал вас уже трижды, но этого ему не хватит — в отличие от вас. Думаю, что на этот раз он вас прикончит.

Мистер Скуэр потер подбородок и сунул руки в карманы брюк. Этому он тоже научился в Штатах — не слишком изысканная манера. Когда его руки не были чем-нибудь заняты, он непременно совал их в карманы брюк, словно их что-то туда притягивало. Дамы не любили мистера Скуэра и говорили, что он не джентльмен. Дело было не в том, что он говорил или делал что-то неприличное, — нет, просто в обществе дам он постоянно держал руки в карманах. Однажды я видел, как одна дама повернулась к нему спиной из-за этой его привычки.

Вот и сейчас, сунув руки в карманы, он внимательно разглядывал мою кровать.

— Старомодная и неудобная, — презрительно бросил он. — К тому же с балдахином. Зачем вам балдахин? Это очень нездорово.

Мне не хотелось вступать с ним в дискуссию. Лично мне нравится, когда у меня над головой висят тяжелые портьеры. На ночь я их не опускаю, но балдахин создает ощущение спокойствия и уединения. Если кровать стоит напротив окна, вам не надо вставать, чтобы задернуть шторы. К тому же вы укрыты от посторонних глаз. В пользу балдахинов можно сказать еще очень много, однако в тот момент это было неуместно.

Вытащив руки из карманов, мистер Скуэр стал производить какие-то манипуляции с электрическим проводом: закрепил один конец у меня над головой, протянул шнур по полу так, чтобы образовалась петля, а другой конец провода подсоединил к электрической кнопке и вложил ее мне в руку.

— Будьте внимательны, — сказал он, — спрячьте руку под одеяло. Если палец опять подберется к вам и начнет сверлить ребра, ткните в него этой штукой. Я буду стоять за занавеской и в нужный момент включу ток.

Он договорил и скрылся.

Не в силах думать ни о чем, кроме своего жалкого состояния, я даже не взглянул, где он спрятался. Я неподвижно лежал на кровати, закрыв глаза, с кнопкой в руке, страдал и осознавал только дикую боль в голове и спине, в паху и ногах.

Прошло какое-то время, прежде чем я почувствовал, что палец вновь взялся за мои ребра. На этот раз он не сверлил, а осторожно ощупывал. Теперь я чувствовал прикосновение руки, а не единственного пальца; рука была твердой, холодной и влажной. Не знаю откуда, но я знал как только кончик пальца окажется над моим сердцем, то есть подберется к левой стороне груди, рука накроет мое сердце и оно остановится, а я, говоря словами Скуэра, «откину копыта».

Чтобы спасти свою жизнь, я быстро вытащил из-под одеяла электрическую кнопку и прижал ее к руке призрака, вернее, к одному из его пальцев… Сразу раздался пронзительный, душераздирающий вопль. С усилием повернув голову, я увидел, что призрак — на этот раз уже не расплывчатая, а четкая фигура, — скрючившись от боли, тщетно пытается отдернуть руку, оторвать ее от электрического прибора.

В этот момент из-за занавески вышел Скуэр. Он коротко рассмеялся и сказал:

— Я так и думал. Он угодил в петлю, теперь никуда не денется. Давай, приятель, выкладывай, кто ты такой!

Последние слова он адресовал не мне, а призраку.

Скуэр попросил меня немного отодвинуть кнопку от руки призрака, или кто он там был, но приготовиться в любой момент пустить ее в ход. После чего он приступил к допросу моего гостя, который метался внутри петли, образованной проводом, но не мог вырваться. Призрак отвечал тонким писклявым голосом, доносившимся словно издалека, с жалобными нотками. Не стану пересказывать весь их разговор — я плохо его помню. Я был болен, и моя память страдала не меньше, чем мое тело. Но кое-что я запомнил. Вернее, эти слова мне потом пересказал Скуэр.