Утро началось со звона колокольчика. Звук был негромким, и Фрэнк посчитал, что это ему снится. Однако Кэти мгновенно встала и оделась. Тогда поднялся и Фрэнк. Он не знал здешних порядков и решил приглядываться к жене, чтобы не допустить какой-нибудь оплошности. Когда колокольчик зазвонил снова, Кэти вышла из номера и направилась вниз. Фрэнк за нею.

Им отвели места за одним из длинных столов, покрытых льняными скатертями. На карточках было написано «Кэти» и «Фрэнк». Фрэнка настолько удивили эти надписи, сделанные старомодным витиеватым почерком, что он подумал: может, здесь есть их тезки? Однако Кэти тут же отодвинула стул и села. Тогда и он сел рядом.

Тост в их честь обошелся без слов. Родственник, записавший их вчера в книгу прибытия, поднял бокал с яблочным вином; все прочие сделали то же и через мгновение почти одновременно поднесли бокалы к губам. Кэти двигалась в общем ритме, но Фрэнку от этой согласованности стало не по себе. Он отставал на шаг, следя за Ривендейлами через стекло своего бокала. Самое удивительное, они и здесь не обращали внимания друг на друга. Конечно, синхронность их движений была не абсолютной, но достаточно впечатляющей.

Фрэнк посмотрел на Кэти. Пока она пила, ее щеки побледнели и напряглись. Есть обычную пищу она уже не могла и принимала особую питательную смесь. Кожа жены была гладкой, как у младенца, но из-за отсутствия жировых прослоек морщилась. От каждого движения морщины делались глубже, будто борозды, оставленные плугом смерти.

После завтрака супруги встали у широкого окна столовой. Ривендейлы чинно расходились по двое и по трое. Их движения были медленными и вальяжными, как у рыб, обитающих на теплом мелководье.

— Может, нам следует представиться? — негромко спросил Фрэнк. — Ведь кто-то нас пригласил сюда. А как остальные узнают, кто мы?

— Они знают, Фрэнк, и не надо поднимать шум. У Ривендейлов всегда были свои способы узнавать о нужных вещах. В нужное время кто-нибудь из них к нам подойдет. А пока мы предоставлены самим себе.

Фрэнк не возражал.

Они долго гуляли по окрестностям. Плавательный бассейн был закрыт и застелен парусиной. Корты для шаффлборда[38] пришли в запустение; там в трещинах росла трава и змеились корни деревьев. Теннисные корты… именно теннисные корты впервые дали Фрэнку понять, что необходимо уезжать отсюда.

Местные корты находились на вершине пологого холма, сразу за зданием отеля. Пока супруги туда поднимались, внимание Фрэнка привлекли странные звуки. Их было слишком много, и они сливались в общий вой. Испуганный Фрэнк схватил жену за руку и потащил вниз. Однако на Кэти вой никак не действовал, она даже в лице не переменилась, а только вырвала руку и продолжала идти.

— Кэти! Мне кажется, нам лучше…

Но она словно не слышала мужа, и Фрэнк неохотно поплелся следом.

Когда они подошли к ограде, вой стал еще громче, но теперь Фрэнк убедился, что это не человеческие голоса. Скорее, животных. Но каких? Сколько Фрэнк ни вспоминал слышанные звериные крики, он не мог припомнить ничего похожего.

Возле последнего дерева Фрэнк остановился, не в силах идти дальше. Кэти подошла к забору и встала почти у самой проволоки, но так, чтобы когтистые лапы не дотянулись до нее.

Теннисные корты были превращены в гигантский загон для нескольких сотен котов и кошек. Теперь Фрэнк понял причину неистового воя. На стремянке, возвышаясь над забором, стоял старик и опорожнял вниз ведра с кормом. По самому верху ограды тянулась металлическая сетка, укрепленная на стеклянных изоляторах.

«Электроизгородь», — подумал Фрэнк.

Старик обернулся и внимательно поглядел на Фрэнка. У него были изогнутые брови, бледная кожа и пятна на щеках. Старик улыбнулся Фрэнку, и форма губ совпала с формой бровей. Улыбка была похожа на крылья мотылька или на след, оставшийся от укуса на куске сыра. Во рту старика сверкнули ослепительно белые зубы.

Большую часть каждого дня Кэти проводила в обширной библиотеке Ривендейла. В основном она просматривала названия книг на корешках, но иногда садилась и читала какой-нибудь старинный фолиант. Там к ней по очереди подходили родственники (вероятно, дядюшки или двоюродные и троюродные братья), что-то негромко ей говорили и, кивнув, удалялись. Чем дольше Фрэнк жил в Ривендейле, тем труднее ему становилось распознавать его обитателей. Он еще мог отличить мужчину от женщины. В остальном все Ривендейлы были почти одинакового роста и телосложения. Определить их возраст Фрэнк затруднялся, поскольку молодые и старые Ривендейлы выглядели практически одинаково.

Помимо библиотеки Кэти тихо сидела в холле или столовой либо возвращалась в номер, где дремала или просто лежала, уставившись в лепнину на потолке. Каждый день она, словно заклинание, повторяла мужу, что будет рада, если он к ней присоединится, однако Фрэнк понимал: как бы он ни старался, ему не вписаться в общую массу Ривендейлов. Торчать в холле или столовой, в окружении этих людей, похожих на мумии или фигуры из музея восковых персон? Несколько раз он попытался заговорить с ними. В ответ очередной Ривендейл рассеянно улыбался, как тот старик на стремянке, или делал вид, что не слышит. Фрэнк уходил в библиотеку, надеясь развлечь себя чтением. Но ему почему-то всегда попадались либо подробные руководства по устройству садовых шпалер, либо книги по истории французской архитектуры, либо музейные каталоги. Иногда он выуживал какой-нибудь роман, однако на второй или третьей странице уставал от тяжеловесного стиля и обилия нравоучений. Наверное, Кэти находила для себя что-то интереснее. Но эти книги ему не встречались, будто они хранились в особых шкафах. Можно было бы спросить у Кэти, однако Фрэнк не решался задавать жене подобные вопросы. Он даже не решался заглянуть ей через плечо. Как будто боялся.

Атмосфера неловкости и страха становилась все плотнее, и это злило Фрэнка. Его шейные мышцы постоянно оставались в напряжении, а головная боль почти не проходила. Но что еще хуже, все это не являлось для него неожиданным. С какого-то времени отношения с Кэти текли в этом направлении. До знакомства с нею Фрэнк почти всегда страдал от скуки. В детстве его нужно было постоянно забавлять. Став взрослым, он без конца менял любовниц, жилье и работу. Теперь все это повторилось, что пугало Фрэнка.

Нарастающая скука, которая начинала пронизывать все стороны его пребывания в Ривендейле, отчетливо показывала ему, какой тоскливой была его семейная жизнь. Болезнь жены настолько поглотила его, что на время он забыл обо всем остальном. Когда у Кэти обнаружили прогрессирующий рак, скука рассыпалась. Пусть и в извращенном виде, но рак внес что-то новое и почти драматичное в их совместное существование. Поначалу ему было плохо. Фрэнк содрогался, глядя на облысевшую Кэти, на ее тощее, изможденное тело с непропорционально большим животом. И вдруг это пробудило в нем затихшую чувственность. Фрэнку захотелось заниматься с женой сексом. Желание почти не оставляло его, однако после нескольких не особо удачных попыток он решил не приставать к ней. Фрэнк боялся просить Кэти об интимной близости. Но чем больше она продвигалась к смерти, тем сильнее становилась его страсть.

Иногда Фрэнк усаживался на широкой лужайке, расположив складной стул под развесистым деревом, всего в двадцати футах от окна библиотеки. Он наблюдал за женой, которая сидела за одним из громадных дубовых столов, листала книги и беседовала с кем-нибудь из престарелых Ривендейлов. Они втекали и вытекали неиссякаемым потоком. Как-то Фрэнк услышал фразу одного из Ривендейлов. Впрочем, может, это ему приснилось, когда однажды он прилег после завтрака или задремал, сидя под деревом. Фраза состояла всего из двух слов: «Семейные истории».

Бледное лицо с почти лысым черепом, застывшее за окном библиотеки, ничем не напоминало прежнюю Кэти: темноглазую, с нервными жестами и узким ртом, готовым сжаться в отвратительную гримасу или исторгнуть ругательства. Они оба убедились, что гнев, ярость и мелкие жестокости делают семейную жизнь куда более волнующей, чем любовь. На первом же своем свидании они сильно поругались. И вдруг, посередине язвительной тирады, Фрэнк попросил ее о новом свидании. Кэти уставилась на него во все глаза. Она даже перестала дышать. Потом нехотя согласилась.