Но если нас убивают, мы умираем. Если сжигают — превращаемся в пепел.

Ах, Пьер…

Так мы и брели, переживая смерть Пьера. Отряд наемников без командира, двуногие волки и бескрылые вороны зимних равнин. И в один из дней наших странствий мы увидели тот замок.

Наверное, нам лучше было бы обойти его стороной, как город Музен. Но солнце клонилось к закату, и замок предстал перед нами на кроваво-красном, расшитом золотом фоне небес. Темный. Ни огонька. Никаких внешних признаков жизни.

— А вдруг там живет какой-нибудь граф или герцог, которому нужны ландскнехты? — сказал Арпад. — Вдруг он задумал по весне двинуться на один из здешних городов? Предложим этому старому пню свои услуги.

— Наверное, там есть и женщины, — предположил Фестус.

— Великолепные женщины, — подхватил Жиль. — Белолицые, с большой сладкой грудью и розовым лоном.

Мы обшарили глазами окрестности. Замок стоял один-одинешенек. Ни деревень, ни отдельных домишек. На подступах к нему тоже было пусто.

— Развалина, — высказал догадку Йенс. — Кто-то успел его захватить и разграбить. Теперь там пусто.

— Ну так пойдем и посмотрим, — сказал Арпад.

— Зимовать в развалинах, — вздохнул Иоганн. — Не впервой.

Однако в тот вечер мы не подошли к замку. Разбили лагерь на склоне холма и ночевали у костра. Утром, когда взошло солнце, мы вновь стали разглядывать замок. Теперь он был совсем не черным, а теплым и зовущим.

Если бы Пьера просто казнили и отдали нам тело, мы бы похоронили его в этом замке. Увы, нам не досталось и горсти пепла нашего собрата.

— Пьеру понравился бы замок, — сказал Лютгери. — Он бы даже сочинил балладу. Помните, как здорово он пел? Настоящий трубадур.

Мы представили Пьера стоящим под узкими высокими окнами замка и распевающим эту балладу какой-нибудь принцессе.

Спускаясь с холма, с каждым шагом мы все глубже увязали в снегу. На подступах нам пришлось выдержать настоящую битву с сугробами и ледяной коркой.

Подойдя ближе, мы увидели, что замок вовсе не так уж велик, как нам казалось. Несколько зубчатых башен, донжон с островерхой заснеженной крышей. А внизу, на снегу, что-то краснело и зеленело.

— Ну и ну, — прошептал Иоганн.

Мы остановились.

— Что там? — не унимался он.

— Цветы, — ответил Жиль.

— Нет.

Какие цветы среди снегов?

— А помните, как Пьер назвал то поле? — спросил Арпад.

Опять воспоминания, и опять они связаны с Пьером. Несколько лет назад, зимой, мы очутились на поле сражения, оставленном Богу и хищным птицам. Там лежали умирающие солдаты. Они истекали кровью, окрашивая снег. Красное на белом. Пир. Жуткий, проклятый пир. Мы были противны самим себе. Но тогда мы находились в слишком отчаянном положении, чтобы пройти мимо.

И Пьер дал имя этому полю.

— Кровь на снегу, озаренном солнцем, — сказал он. — Красные розы. Зимние цветы.

— Зимние цветы, — повторил сейчас Арпад, причем настолько тихо, что только мы и могли его услышать.

Мы услышали.

Находившееся за стенами замка очень напоминало цветы. Зимние цветы. Розы.

— Уму непостижимо, — прошептал Иоганн. — Мы попали в сказку.

Мы засмеялись и продолжили нелегкий путь к замку.

Есть такая легенда о Мариам — непорочной деве и матери Христа. Был у нее сад, окруженный высокими стенами. И в том саду никогда не кончалось лето и росли цветы.

Неужто мы попали в сад Мариам?

Приближаясь к замку, мы пристально вглядывались в его башни и стены. Но нигде не стояли караульные. Никто не окликнул нас. Мы подошли к воротам. Они были приоткрыты. Само по себе это могло предвещать ловушку, но мы не испугались. Странное не всегда означает опасность; и наоборот, то, что выглядит вполне обычно, может таить коварные неожиданности.

Черные тяжелые створки ворот казались высеченными из камня, хотя на самом деле были железными. Зазора между ними хватило, чтобы беспрепятственно пройти на внутренний двор. Только это был не двор, а сад.

На земле, на ступенях, ведущих к башням, и на высокой крыше здания лежал снег. Но во дворе из-под снега пробивались цветы. Правильнее сказать, цветущие колючие кустарники, карабкающиеся вверх по стенам. Цветы были дымчато-розовыми, оранжево-песчаными, багровыми, пурпурными и желтовато-белыми. Снег касался их лепестков, не причиняя никакого вреда. Казалось, они всего лишь припорошены белой пылью. От цветов исходил аромат, и им был густо напоен холодный зимний воздух.

— Боже, какая красота! — восхитился Жиль. — Но не губительна ли она для нас?

— И такое возможно, — ответил Фестус.

Он вытащил кинжал и шагнул к ближайшему кусту. Иоганн схватил его за руку.

— Лучше не трогай эти цветы, — предостерег его Лютгери. — Мало ли кого ты можешь рассердить.

— Кого? — огрызнулся Фестус.

— Возможно, самого Бога, — ответил Лютгери. — Он ведь так старался, создавая эту красоту.

Посередине двора располагался колодец, окаймленный камнем и украшенный каменными птицами. Я направился к колодцу. Иоганн и Арпад последовали за мной. Внизу ярко светилось зеленое зеркало воды, хотя стенки колодца обледенели.

С крыши донеслось шуршание. Но это был всего лишь ветер. В солнечном воздухе заискрилась снежная пыль, а аромат цветов стал еще сильнее.

— Это магия? — спросил Жиль.

— Да, — сказал Болло. — Дева спит в своем саду, и только поцелуй Бога способен ее пробудить.

— А мне что-то не по себе, — признался Йенс. — У меня все кишки шевелятся, будто змеи в брюхе ползают.

— Глядите, дверь в башню тоже открыта, — сказал Арпад и шагнул туда. — Прекрасная дева у себя в спальне. В этом нет ничего опасного.

Фестус, не убирая кинжала, вошел за ним.

— Маурс, что нам делать? — спросил Иоганн.

Они по привычке считали меня командиром.

— Заглянуть внутрь и посмотреть, что к чему. Может, и там не хуже, чем во дворе.

Арпад и Фестус скрылись за дверью. Вскоре мы услышали крик Арпада и, выхватив оружие, ринулись внутрь.

В дверях мы вели себя не лучше балаганных шутов. Иоганн, Жиль, Лютгери и я столкнулись с Йенсом и Болло.

А Арпад и Фестус преспокойно стояли посреди громадного зала и глазели. Здесь было на что посмотреть. По стенам висели восточные ковры ярко-красного и шафранового цвета. Потолок был резной, с птицами и разными диковинными существами: женщинами с рыбьими и змеиными хвостами, крылатыми конями, трехглавыми львами, рогатыми медведями и птицами с бородатыми человеческими головами. С потолка на длинных цепях свисали медные лампы, и все они горели, ярко освещая зал. В большом очаге жарко пылал огонь. Очаг был облицован розовым мрамором. Квадратные плиты такого же цвета составляли пол, перемежаясь с красно-коричневыми. У начала лестницы, что вела наверх, стояли две статуи выше человеческого роста. Одна — женская, держащая перед собой не то позолоченный щит, не то большое зеркало. Другая являла Короля-Смерть в плаще. Вместо головы у него был череп, увенчанный золотой короной. Окна в зале располагались высоко. В них были вставлены настоящие стекла, и в каждом — по рубину. Сейчас солнце освещало три окна, бросая кровавые капли прямо на корону и плащ короля. От этого дурного знака нам стало не по себе, словно мы выпили уксуса.

Но рядом с очагом стоял стол и стулья. Стол был уставлен всевозможными графинами, кувшинами и штофами, тарелками с золотыми ложками и ножами. На блюдах лежали зажаренные поросята и зайцы, а также и другое мясо. Здесь был хлеб на любой вкус: от простого до сладкого, с пряностями. На серебряных подносах громоздились фрукты, какие увидишь лишь в жарких странах. Фрукты были свежими, будто их только что сорвали, также и хлеба, а от мяса поднимался пар и исходил удивительный запах.

— Что все это значит? — спросил Жиль.

— Ловушка дьявола, — ответил ему Йенс.

Арпад приблизился к столу и протянул руку к яствам.

— Не тронь, дурень! — крикнул я ему. — Не смей.