– Уходи, рус Панкалос. Ты можешь прийти завтра. А сегодня не тревожь ее мыслей ни видом своим, ни словом. Любовь и ненависть для Димитры – яд. И то и другое она пила полной чашей, поэтому разум ее перевернулся…

И еще лекарь сказал, что если в храме зажечь свечи, то Димитре быстро полегчает.

Игрец, будто оглушенный, шел по улице и не знал, куда он идет и зачем. И не разбирал дороги: натыкался на стелы, задевал плечом колонны и углы зданий, в одном месте он едва не угодил под колесницу. Какие-то люди заговаривали с ним, предлагали что-то купить, старые женщины спрашивали, не нужно ли ему жилье. Но игрец, все шел и не мог никому ответить. И если его пытались удержать, вырывался. Так продолжалось, пока он не очутился у дверей какого-то храма, – здесь он вспомнил слова лекаря о зажженных свечах.

Храм этот был русской церковью в Галате. Игрец видел его раньше два или три раза, но ни разу не входил в него. А теперь вошел и поставил во очищение тела и духа Димитры двенадцать зажженных свечей. Потом он отыскал на стенах среди фресок Бориса и Глеба, русских святых. И, больше язычник, чем христианин, игрец просил их:

– Если слышите меня, не отвернитесь от меня, язычника. Ради страдания вашего, братья-князья, и погребения, не оставьте погибать христианскую душу. Святые из святых!.. В прекрасном царствии, в коем пребываете, помяните грешную душу, восклицающую ежечасно: «Господи!» и кающуюся в грехах своих. Посмотрите с небес, вступитесь за Димитру, князья-братья, – ведь, раскаиваясь, душа извела себя до помутнения разума. И ненависть, и любовь у нее отнимите, ибо стали они орудием дьявола и истончают ее жизнь…

Из церкви Берест сразу пошел к эскулапу – к тому эскулапу, к которому приводила его Димитра. И, войдя в дом, застал хозяина с учениками за трапезой, но не хотел прерывать людям трапезы, поэтому молча стоял у входа. Игрецу, как и ученикам, поставили блюдо, полное разваренных пшеничных зерен, политых маслом. Но игрец не прикоснулся к еде, а только сел за стол и заговорил о недуге Димитры.

Выслушав Береста со вниманием, эскулап сказал:

– Причины этого недуга неясны. А если неясны причины, как можно излечить недуг? Разве земледелец, вырывая сорняк, не стремится доискаться его корней?..

Слова эти были обращены не столько к игрецу, сколько к ученикам. И, произнося их, эскулап поворачивал свою бритую голову то вправо, то влево от себя, показывая этим, что обращается ко всем слушающим:

– Когда земледелец не находит корней и обрывает только листья и стебли, сорняк прорастает вновь. Так и ты, юноша, можешь сорвать лишь верхушки недуга и тем облегчить муки своей любимой – приводи к ней лекаря и делай кровопускания. Но корни! Корни дадут новые побеги… Смирись, юноша. Ты не держал в своих ладонях мозг и даже не подозреваешь, сколько в нем может скрываться разных корней…

И игрец ушел ни с чем.

В обители многие варяги заметили, что игреца будто подменили, – он стал подавлен и тих и не смеялся, когда все смеялись, и не играл в кости, когда все играли, и не замечал флейты.

Гёде Датчанин подошел к нему и сказал:

– Что-то бледен ты стал, Петр. Не болезнь ли проникла в тебя?

– Нет, Гёде, – тихо ответил игрец. – Меня не тронула болезнь. Но она сделала жалким другого человека…

Здесь Берест рассказал Гёде все, чему он был сегодня свидетелем. А когда игрец кончил рассказывать, вся дружина стояла возле него и Гёде; и сожаление отразилось на лицах варягов.

Гёде сказал:

– Неправ твой эскулап! Известны причины этого недуга.

И отец Торольв, христианин, согласился:

– Известны, хотя церковь утверждает, что такого не может быть.

Спросил Гёде;

– Не приходил ли к Димитре какой-нибудь человек? Или, может, ты видел, как она пила из чьих-нибудь рук?

Здесь вспомнил игрец Исмаила и его непонятный жест.

– Приходил один человек – турок по имени Исмаил. Он оставил у порога амфорку с вином. Это было очень вкусное вино, и мы выпили его сразу Я никогда не пил такого вина…

Варяги переглянулись.

– Напиток забвения, – догадался Рагнар.

А Гёде сказал:

– Этот Исмаил – эльф. Он поразил Димитру невидимой стрелой.

– Знаем Исмаила! – вспомнили многие варяги. – Он торгует шерстью. Похож на эльфа!

Гёде продолжал:

– Эльфы всегда соблазняют женщин и ложатся с ними в постель. Так и Исмаил хотел и приготовил напиток забвения. Но ему помешал ты, игрец. Поэтому эльф убрался. Стрелу же успел пустить – и теперь безумна твоя Димитра.

Ингольф сказал:

– И ты, игрец, лишился бы разума. Но молоточки Тора, что пришиты к твоему плечу, сберегли тебя. Будь на Димитре такие молоточки, ей не причинила бы вреда стрела эльфа!

Здесь многие варяги вызвались помочь игрецу. Они сказали, что нужно отыскать эльфа и заставить его вынуть из тела Димитры острие невидимой стрелы. Но Рагнар сказал, что не очень-то к лицу настоящим мужчинам целой дружиной ходить на одного эльфа. И пустили с игрецом только двоих: Ингольфа-берсерка и Эйрика. Секиры же у них на тот день были самые острые. Однако не нашли они Исмаила. На подворье, где турок всегда останавливался, слуги лениво сказали: «Далеко уехал Исмаил!» А были эти слуги людьми крепкими и никого не боялись. Тогда прижали их в углу Эйрик, игрец и Ингольф. И бодрее сказали слуги: «На Скирос отплыл Исмаил». При этом Ингольф рассвирепел: «Далеко врете!» И одному из слуг секирой взрезал рубаху на животе. Тот взмолился: «Не убивай, господин! Правду говорим – на Скиросе у Исмаила много знакомых пастухов. Шерсть ему продают…» И отпустили слуг, и посоветовали им впредь быть расторопней, когда с ними говорят люди, имеющие честь. И ни с чем вернулись в обитель.

Когда на другой день игрец пришел к Димитре, она была уже одна в своем доме. И одежды на себя надела простые, а дорогие одежды связала в узлы. И сидела на них, как будто собралась в дорогу и все для этого приготовила, и одного только ждала – возницу.

Удивился Берест. Видя все это, и подумал, что стрела эльфа продолжает причинять Димитре боль и она же, затуманивая разум Димитры, гонит ее в дорогу. Уж не на Скирос ли тянет Димитру стрела? Может, не случайно исчез из Галаты турок Исмаил и сидит теперь где-нибудь за морем в горах и подергивает легонько за невидимую нить?..

Обнаженным мечом игрец несколько раз рассек воздух у двери – в надежде оборвать нить эльфа. Потом он сорвал со своего плеча серебряные молоточки Тора и прикрепил их к нательному крестику на груди Димитры. И только после этого спросил, куда Димитра собралась.

Все это время танцовщица сидела молча и легонько раскачивалась из стороны в сторону. Но когда она услышала голос игреца, взгляд ее прояснился и потеплел. И Димитра сказала:

– Это ты пришел, Панкалос!.. Я слышу, что кто-то пришел, но думала, что это лекарь, что он опять будет резать мне руку. Вот и машет мечом…

– Разве ты не видишь меня? – Игрец обхватил ладонями ее лицо и заглянул ей в глаза, черные, глубокие. – Посмотри! Светло. Снаружи палит солнце…

– Вижу. И тебя теперь вижу, – тихо сказала Димитра. – Я задумалась. Я и во сне сегодня видела тебя. Такой грустный сон!.. Не уходи, прошу тебя, Панкалос!

– Я не ухожу. – Игрец сел возле нее на узлы с одеждой.

– Очень грустный сон! Будто ты уходишь – все дальше, дальше… И делаешься все меньше и даже как будто старше. А я стою и не могу ни шагу ступить, ни слова тебе сказать. И думаю: «Вот он уходит! Как же я теперь без него?» У меня полная грудь крика, но он не может вырваться, и поэтому грудь болит.

– Где болит? – спросил игрец, надеясь отыскать стрелу эльфа.

– Вот здесь… – Димитра показала на то место, где ключицы сочленяются с грудиной.

Но никакой стрелы там Берест не нащупал.

А Димитра говорила дальше:

–Я становлюсь бесплотной, но все равно не могу следовать за тобой. Наверное, грехи удерживают меня. И я много, очень много хочу сказать тебе и от многого предостеречь, но все молчу, молчу… Ледяным холодом скованы мои уста. Будто я мертва, Панкалос!.. А потом проснулась и вижу, что солнце сияет. И думаю: «Вечером солнце зайдет, мой Панкалос уедет. Как мне быть без него?» Вот и собрала свои одежды.