– Как вы внимательны. И к которой из обязанностей вы хотите, чтобы я приступила в первую очередь?

Он на мгновение задумался, потом его лицо прояснилось.

– Завтрак. В постель. На подносе. Только, пожалуйста, не будите так рано Этьена. Я уверен, что вы справитесь сами. Мне нравятся запеченные яйца с беконом, слегка обжаренным по краям. Я предпочитаю, чтобы шоколад был жидким, но не слишком горячим. Я не хочу обжечь язык.

Ошеломленная его произволом, Саманта обменялась взглядом с Беквитом.

– Что–нибудь еще? – Она прикусила губу, чтобы не добавить – Ваше Величество.

– Немного копченого лосося и две свежеиспеченные булочки, хорошо сдобренные медом и маслом. А после того, как вы уберете посуду после завтрака, можете приготовить мне ванну и закончить убирать мою гостиную. – Он подмигнул в ее направлении, настолько выглядя ангелом, насколько позволял зловещий разрез его шрама. – Если это не будет слишком хлопотно, конечно.

– Никаких проблем, – заверила она его. – Это – моя работа.

– Именно так, – согласился он.

Когда правый уголок его рта дернулся в дьявольской улыбке, Саманта ясно услышала звук захлопнувшейся мышеловки, прищемившей ее нежный хвостик.

«Моя дорогая мисс Марч,

Поскольку Вы высмеиваете мои медоточивые речи, то, вероятно, я должен попытаться добиться Вас поцелуями вместо слов…»

* * * 

– Мисс Викершем? О, мисс Викершем? – этот заунывный рефрен сопровождался веселым звоном колокольчика Габриэля.

Саманта медленно повернулась в дверях его спальни, с трудом переводя дыхание после беготни через четыре пролета лестницы от кухни до спальни в третий раз за утро.

Ее пациент сидел на кровати среди подушек, освещенный ярким утренним светом. Растянувшийся на смятых простынях, с просвеченными солнцем взъерошенными волосами, он все меньше походил на инвалида и все больше на мужчину, который только что наслаждался страстным свиданием.

Он протянул Саманте чашку Веджвудского фарфора, которую она только что принесла ему, с разочарованной гримасой, опустившей уголок его рта с неповрежденной стороны лица.

– Боюсь, что мой шоколад почти холодный. Не могли бы вы попросить Этьена сделать новую порцию?

– Конечно, – сказала Саманта, возвращаясь к кровати и забирая чашку из его руки с большим приложением силы чем, это было необходимо.

Она не успела дойти даже до лестничной площадки, когда колокольчик снова зазвонил. Она остановилась, про себя сосчитала до десяти, и вернулась той же дорогой. Она просунула голову в дверь его спальни.

– Вы звонили?

Габриэль опустил колокольчик.

– Я подумал, что вы бы могли разобрать гардероб, когда вернетесь. Я думаю, что мне было бы легче одеваться, если бы вы рассортировали по отдельности все мои шейные платки, жилеты и чулки.

– Я не знала, что на прошлой неделе вы вставали с кровати так надолго, что вам пришлось одеваться. К тому же, вчера я провела шесть часов, сортируя вашу одежду в полные комплекты, потому что вы решили, что вы не хотели сортировать ее по типам.

Габриэль вздохнул и потеребил пальцами атласное покрывало.

– Хорошо, если это слишком хлопотно… – Склонив голову, он оставил вызов висеть в воздухе.

Саманта сквозь зубы улыбнулась улыбкой, больше похожей на предсмертную гримасу.

– Я бы не сказала, что слишком. Напротив, это будет и моей привилегией и удовольствием.

И прежде, чем он смог найти звонок среди разворошенного постельного белья, Саманта развернулась и пошла вниз по лестнице, задаваясь вопросом, сможет ли она уговорить повара–француза добавить болиголова в следующую порцию шоколада для его хозяина.

Она провела остальную часть дня так же, как и всю прошлую неделю, пока бодрствовала – в полном распоряжении Габриэля. С самого первого дня, когда утром он вызвал ее, он не позволял ей ни секунды отдохнуть. Каждый раз, когда она думала присесть на пару минут или прокрасться подремать в свою спальню, его колокольчик снова начинал звонить. Это постоянное звяканье продолжалось утром, днем и ночью, поэтому остальные слуги стали закрывать уши подушками, чтобы поспать.

Несмотря на то, что она точно знала, зачем он это делает, Саманта не собиралась позволить ему вынудить ее уволиться. Она была настроена доказать, что сделана из гораздо более негнущегося материала чем старая Кора Грингот или вдова Хоукинс. Никогда еще не было медсестры, настолько посвятившей себя своему подопечному. Она не позволяла себе ни одного саркастического замечания и неустанно играла роли камердинера, повара, дворецкого и няни.

Перед сном Габриэль бывал особенно раздраженным. Она могла подвернуть его одеяла и закрыть полог балдахина, и тут же услышать его страдальческое замечание, что в комнате стало душновато. Она могла открыть полог, отодвинуть одеяла и распахнуть окно, но прежде, чем она на цыпочках выходила к двери, он вздыхал и говорил, что боится, что вечерний воздух может заморозить его до смерти. Покрыв его снова, она ждала в дверях, пока его золотистые ресницы не покажут своей неподвижностью, что он спит. Тогда она спешила вниз по лестнице к собственной спальне, уже мечтая о пуховом матраце и ночи непрерывного сна. Но не успевала ее голова коснуться мягкой подушки из гусиного пуха, как она снова слышала звонок колокольчика.

Снова набросив на себя одежду, Саманта мчалась назад, только чтобы увидеть Габриэля, подпирающим спинку кровати и излучающим невинность херувима. Он очень не хотел ее тревожить, застенчиво признавался он, но не могла бы она взбить его подушки перед тем, как уйти спать?

В ту ночь Саманта в конце концов просто упала в мягкое кресло в гостиной Габриэля, думая только о том, чтобы хоть на несколько драгоценных минут дать отдых ноющим ногам.

Габриэль лег на кровать, притворяясь спящим, и стал ждать контрольного скрипа двери. Он привык к удобному шелесту юбок мисс Викершем, когда она суетилась по его спальне, туша свечи и поднимая разные вещи, которые ему удавалось смахнуть на пол, не поднимаясь с постели. Как только она решала, что он спит, она пыталась сбежать. Он всегда узнавал момент, когда она уходила. Ее отсутствие оставляло почти физически ощутимую пустоту.

Но этой ночью он не услышал ничего.

– Мисс Викершем, – твердо сказал он, вытаскивая из–под одеяла свои длинные ноги, – У меня замерзли пальцы ног.

Он шевелил указанными пальцами, но ответа не получил.

– Мисс Викершем?

Нежное похрапывание было единственным полученным ответом.

Габриэль сбросил с себя постельное белье. Играть день и ночь в немощного инвалида становилось очень утомительно. Он не мог поверить, насколько неподдающейся оказалась его медсестра. Это упрямое существо должно было уволиться еще несколько дней назад. Несмотря на все ее изящные ответы на его требования, ее сдержанность подавала признаки надлома.

Только этим вечером, после того, как он в третий раз за час попросил ее взбить подушки, и почувствовал, что она нависла над ним с подушкой в руке, он понял, что одно недовольное требование отделяет его от того, чтобы оказаться задушенным до смерти.

Он прошел в гостиную, которая примыкала к его спальне, ощупывая путь по обоям. Мелодичный звук похрапывания привел его к креслу, которое стояло перед очагом. Судя по холодному воздуху, мисс Викершем не побеспокоилась зажечь огонь для собственного комфорта.

Подкошенный раскаянием, Габриэль опустился на колени около кресла. Безусловно, только полная истощенность могла довести его неутомимую медсестру до такого! Он знал, что должен разбудить ее, что должен настоять, чтобы она немедленно встала и закрыла окно, или взяла теплый кирпич, обернутый шерстяной тканью, который грел его пальцы ног. Но вместо этого он потянулся к ней, касаясь пальцами прядей ее волос, которые выбивались из прически и закрывали лоб. Они были мягче, чем он ожидал, почти не ощущаемо скользили под его пальцами.

Похрапывание прекратилось. Она заерзала в кресле. Габриэль задержал дыхание, но ее дыхание быстро стало глубоким и даже ритмичным.