Из крохотного зернышка полупроводникового лазера, вживленного под ноготь, вырвался луч, пронзивший меха, и тот с глухим стуком рухнул вниз.

Ноги дрожали, спина горела (хорошо хоть, что раны, оставляемые лазерным лучом, прижигаются сами по себе). Мое снаряжение аккуратно свалилось вниз, и я остался голым, за исключением сандалий и ремня, и если уж говорить об украшениях (хотя он служил мне не только в качестве такового), еще и карканета. Самый очевидный шанс на спасение был упущен. Каким бы отчаянным ни казалось положение, без подъемного механизма я не мог взять и просто шагнуть в воздух.

Оставались еще две возможности, первая из которых – спуститься на медленном гравитационном лифте, чтобы повстречаться внизу со злобной толпой обеспокоенных граждан Вавилона.

Поначалу мне показалось, что второй способ еще хуже. Я мог подняться на пять этажей вверх и, послав вызов, заказать такси прямо с крыши (величины платформы как раз хватало для одного человека). Тогда я оказался бы заточен в транспортном средстве, которое Вавилон немедленно задержит, как только прознает о том, что я совершил.

Итак, я вбежал внутрь здания и устремился на крышу.

Зачастую выбор кажется неверным только потому, что нам не дано увидеть сразу все ракурсы.

На крыше – на пятьдесят пять заполненных софонтами этажей ближе к светящемуся смертоносному небу, чем мне хотелось бы, – я вызвал такси, просто для того, чтобы запутать следы, затем запросил время.

[20.10.01], пришел ответ.

Стало быть, Висячие сады будут с минуты на минуту. Перед тем, как отправиться на дело, я тщательно изучил расписание.

Всмотревшись во тьму, я заметил парящий в воздухе мерцающий волшебный дворец, затопленный зеленью. Дворец располагался на широком диске, который занимал несколько гектаров.

Те несколько минут, на протяжении которых диск приближался, показались мне вечностью. Водя толстым пальцем между торком и шеей (глупый маньеризм, но это было сильнее меня), я следил за выходами к лифтам, каждую секунду ожидая, что двери извергнут толпу преследователей.

Однако никто не появился. И вот уже Висячие сады над моей головой.

Именно из-за Садов в Вавилоне не было зданий выше того, на крыше которого я стоял.

Многоцветное небо внезапно заслонила Тень, и я уловил ароматы зелени и удаляющиеся голоса. Внезапно, словно усик богомола, щеки коснулась лиана. Сбросив сандалии, я поднял руки, ища толстую лозу.

Нашел ее.

Вскарабкался.

Местные детишки занимаются этим ради забавы, нимало не заботясь о том наказании, которое понесут, если будут пойманы. Нередко, если они настолько глупы, чтобы не воспользоваться подъемным снаряжением, дети срываются вниз и разбиваются насмерть. Так как по рождению я не вавилонянин, мне никогда раньше не доводилось испытывать это рискованное удовольствие.

И вот сейчас я делал то, чего был лишен в дни моей безмятежной юности, проведенной в захолустье.

Сады, двигаясь в медлительной и величавой паване, миновали башню. Я завис на лиане – подо мной на расстоянии в четверть километра маячила мостовая из керамической плитки. Я неосторожно бросил взгляд на ковер огней внизу, и на меня немедленно навалилась тошнота. Я даже перестал карабкаться, осознав, как опасен этот трюк. Затем из последних сил пополз вверх.

Я занес на перила ногу, затем другую и вот уже стоял на твердой «земле». Меня приветствовал смешанный цветочный аромат.

Руки не разгибались, ноги дрожали, словно желатин. Грудь и спину покрывал пот, смешанный с кровью из открывшейся раны. От напряжения голова раскалывалась, отзываясь пульсирующей болью.

Но за поясом лежало нечто, искупавшее все трудности.

Я с облегчением поднял глаза. В такую ночь хорошо смотреть на звезды. (Видите ли, хоть я и давно живу в Вавилоне, некоторые предрассудки Охранителей я сохранил.)

Впрочем, сегодня мой пристальный взгляд уткнулся в разноцветный грязный туман.

И вот я двинулся в путь.

Я обходил парочки, тройки и даже четверки («Впятером – уже не то», – так говаривали в этот месяц в городе, в следующем придумают что-нибудь новенькое, если не прямо противоположное), укрывшиеся в укромных уголках и беседках сада. Затем миновал танцоров на площади и направился к остановке аэробусов.

Если бы я знал, как скоро мне придется сюда вернуться, я бы так не спешил.

Через несколько минут я был внизу и скоро затерялся на оживленных улицах города.

Предстояло столько сделать: встретиться со скупщиком краденого, перезарядить подкожный однозарядный лазер и наконец-то расслабиться.

Первая задача заняла час, вторая – несколько минут, а что до третьей...

Я сидел в баре, где собирались ценители удовольствий особого толка, и тут заметил его. Никогда еще я не встречал такого прекрасного богомола.

Разумеется, так их называют Охранители – они, впрочем, не гнушаются называть богомолов просто жуками. Смешно, и чего они возмущаются, когда их самих называют приматами? Когда-то я заказал (лучше бы я этого не делал) старинный роман о людях, воевавших с расой, именуемой Жуками. Типичный, без прикрас, подход Охранителей. Однако люди, считающие себя Сотрапезниками, называют богомола, с некоторыми вариациями, связанными с древней народной этимологией, летучим конем.

Этот оказался самцом с величавой высоко поднятой пирамидальной головой и изящно очерченными жвалами, сияющей грудной клеткой и сильными задними конечностями. Четыре складчатых крыла – эти драгоценные мембраны – слегка трепетали под моим взглядом; передние лапки были воплощением изящества и стройности. В расслабленном состоянии богомол был оливкового цвета.

Я – мужчина крупный, но богомол был выше, хотя вряд ли его вес превышал половину моего.

Я установил контакт. Богомолы понимают человеческий язык, но наши уши не приспособлены для приема их верещания. Без посредничества Вавилона мы никогда не смогли бы разговаривать с ними.

Кроме того, использование ТИПа делает общение интимнее.

[Сотрапезник], послал я обычное приветствие, [твоя пища – моя пища].

[А твоя пища – моя], ТИПнул он. [Хочешь близости?]

[Очень], отвечал я. [А ты?]

[Ты красив, человек. Никогда не видел людей с таким цветом кожи. Словно сам космос].

Теперь я знал, что он прибыл сюда недавно. В Вавилоне хватало жителей с подобным оттенком кожи.

[Значит, согласен?] послал я сообщение. [Я знаю одно местечко...]

[Идем].

Мы покинули бар вместе.

Здесь я остановлюсь, вспомнив, как реагировали Охранители, когда я пытался рассказать им об отношениях, принятых среди Сотрапезников. Чтобы скрыть отвращение на лицах, они использовали искусственный туман. Вот этого я никогда не понимал. Я привык обращаться к собрату-софонту, а не к оптической иллюзии. Охранители, конечно, могут называть нас извращенцами, но им чертовски хорошо известно, что мы – извращенцы с принципами.

Итак, как я уже сказал: мы покинули бар вместе и отправились в сенсориум.

В приватном кубе я стянул с себя остатки одежды. (Я все еще оставался бос и без снаряжения.) На богомоле и вовсе не было ничего. К тому времени от возбуждения он стал ярко-красным.

В полутемной комнате я лег на живот в мягкое теплое кресло, а он взобрался на меня сверху. Хитин холодил, а при слабой гравитации Вавилона сам богомол почти ничего не весил. Его жвала щелкали у обруча на моей шее, а отростки передних лап воткнулись в спину. (Теперь вы знаете, для чего я ношу спинные пластины: чтобы избежать травм, если партнер окажется слишком страстным.)

[А теперь я овладею тобой!] ТИПнул он.

Я почувствовал, как опьяняющая слюна поползла по моей челюсти. (На нашей Истинной родине верили, что коричневая слюна маленьких местных богомолов вызывает безумие.)

Богомол дико заверещал, подтянув задние лапы к крыльям. Поняв, что сейчас произойдет, я возбудился еще сильнее.

Он легко мог раздавить меня, но предпочитал этого не делать (разве в этом состоит сущность любви?), только укусил в плечо, открыв старую рану.