Пришлось, повиниться:

— Прости Егоровна, не со зла, сдуру языком ляпнул.

— Да ладно, меня словесами обидными особо не проймешь, — махнула ручкой пожилая женщина. — Короче, завтрева с восходом отправляемся к монастырскому кудеснику. К окончанию вседневной утрени, аккурат и поспеем.

Ну что ж с восходом, так с восходом.

Чудотворец оказался человеком пожилого возраста, невысокого роста, аскетической наружности лицо костистое будто череп пергаментом обтянули. Глазищи черные пронзительные. Мне даже как-то не по себе стало. Бородища седая, лопатой едва ли не до пупа. Облачен в балахон черного цвета до пят, опоясан плетеным пояском, грудь украшает большой серебряный восьмиконечный крест на массивной цепи с распятым Христом. На голове что-то типа капюшона, на который, в свою очередь надета шапочка. Все, опять-таки, черного цвета. Обут в сандалии на босу ногу.

При появлении старца Егоровна тут же приложилась губами к его руке.

— Благослови, батюшка!

Кирилл перекрестил старушку троекратно и густым басом, которого от него я ну никак не ожидал, пророкотал:

— Благословляю тя, раба божия Василиса!

— Храни тебя Христос отец Кирилл! — Не осталась в долгу Егоровна.

По предварительной договоренности с бабушкой, я также приложился к старческой ручке, попросил благословения и тут же его получил.

— Это тот самый отрок? — кивнув в мою сторону игумен, обратился к Третьяковой.

— Он самый, отец родной.

Старец схватил меня за руку и, ни слова не говоря, потащил куда-то мимо образов и молящихся прихожан. Вскоре я и местный кудесник оказались в изолированном помещении с образами по всем стенам. В центре трибуна. Перед трибуной столик с толстенной книгой, распахнутой примерно на середине, скорее всего Библия. Отец Кирилл взошел на трибуну, мне велел стать напротив и положить правую руку на книгу.

Тут я почувствовал, что под черепную коробку пытается проникнуть что-то мерзкое неприятное, будто щупальца медузы, усеянные ядовитыми стрекалами. Я не нашел ничего лучше, как представить мысленно, что голову окружает сфера из прозрачного, но очень прочного материала. Мгновение и неприятных ощущений под черепушкой будто небывало. Удивительно, как-то само по себе получилось, будто всегда умел это делать.

Игумен удивленно посмотрел на меня и выдал что-то невнятное:

— Значит души зерцало ставить обучен. Не удивительно. В таком случае, пообщаемся словесно. — После чего задал, на мой неискушенный взгляд первый вопрос, какой в фильмах обычно задают попы прихожанам на исповеди: — Грешен ли, раб божий Андрей?

Значит, «раб», не сын, не брат и не сват, просто раб. Вот поэтому я самый что ни на есть неисправимый безбожник — ну не желаю быть чьим-то рабом, хоть режьте. После смерти и вовсе понял, что там на Небесах всё устроено не совсем так, как предполагают на Земле. Но спорить с религиозным иерархом об устройстве загробного мира, разумеется, не стану. К тому же, в чужой монастырь со своим уставом соваться не рекомендуется категорически. Значит, прочь спесь и гонор, на вопросы отвечаем, как инструктировала Василиса Егоровна.

— Не знаю, отец Кирилл, ибо память обо всей своей предыдущей жизни потерял. Благо говорить не разучился. А так, родных отца и мать не помню.

— Поведай, что тебе известно, отрок?

— Сон был, вещий… — я самым подробным образом изложил всё виденное мной в давнем ночном кошмаре.

— И как звать-величать невинно убиенных женщину и сестрицу твою?

— Сам не помню, но Василиса Егоровна утверждает, что имя моей мамы Наталья Прохоровна Иноземцева в девичестве Шуйская, а сестрица Алена.

— Выходит, отрок Андрей, ты у нас Иноземцев-Шуйский, — констатировал отец Кирилл.

— Получается так, — кивком я подтвердил его слова, стараясь нагнать на физиономию как можно больше скорби, которой совершенно не чувствую.

— Насколько я понимаю, в семью возвращаться опасаешься.

— Опасаюсь, отец Кирилл.

— Плохо это, быть без роду и племени. Однако, я тебе не судья. Может быть ты и прав.

— Убьют меня там, — я весьма правдоподобно изобразил испуг на лице и даже слезу пустил. Не ожидал от себя подобного артистического дара.

— Хорошо, с этим решили, теперь немного о твоей душе. — Насколько я понял, отец Кирилл перешел к исповедальной части нашей беседы: — Поведай, отрок, не совершал ли ты какой грех после того, как оправился от забытья и пришел в сознание? — На что я усиленно напряг память, стараясь вспомнить хотя бы какой-нибудь мало-мальски достойный грешок, но так и не смог ничего придумать. — Может укрощал диавольскую похоть рукоблудием? — пришел мне на помощь игумен.

— Нет, батюшка, не ведом мне доколе сей грех, ибо молод летами.

— М-мм, может, на девок голых пялился?

Да что это у него все грехи ниже пояса?

— Все девки от нашей с бабушкой избы далеко живут, к тому же зимой не купаются, и за ними особливо не понаблюдаешь.

— Ну да, ну да, — признал мою правоту священнослужитель. — А может деньги крал и на всякие непотребства тратил?

— Денег не крал и вообще чужого брать привычки не имею, по всей видимости, так воспитан, да и живем в глухомани, вот и соблазна нет, поскольку тратить их негде.

— А с чревоугодием у нас как?

— Разговляемся скоромным только в положенные дни, постимся по уставу, за этим Василиса Егоровна зорко следит. — Ага, знал бы он какие лукулловы пиры мне устраивает добрая старушка, слюной захлебнулся бы.

— Может богохульствовал или возносился в гордыне перед людьми?

— Вот те крест, чту Спасителя нашего Иисуса Христа, а людей уважаю всех, окромя душегубцев и прочих грешников, коим гореть в Геенне Огненной. И вовсе не считаю себя выше самого нищего калеки с паперти, ибо у каждого из них, как и у меня, душа бессмертная, Господом Богом данная на вечное пользование, — после сказанного я истово перекрестился, добавляя изрядную толику фанатической убежденности. А что? С волками жить — по волчьи выть.

Потеряв надежду уличить меня в каком-нибудь грехе или прегрешении, святой отец зашел с другой стороны:

— А как у тебя, отрок, с Божьим Словом?

— Заботами Василисы Егоровны познал Часослов от корки и до корки, — опрометчиво похвастался я.

Почему опрометчиво? А потому что этот неугомонный дед следующие два часа гонял меня по молитвам и псалмам аки бурсака нерадивого. В конечном итоге, я взмок как мышь, а деду хоть бы хны. Откуда столько выносливости в тщедушном тельце? Стоит отметить, что мои ответы пришлись по душе старцу.

— Экий ты молодец, отрок Андрей! Коль в свой род не пожелаешь возвернуться, подумай о перспективе служения Господу Нашему. При столь похвальном усердии в изучении Слова Божьего великих высот можешь достичь на этом поприще.

Ага, только и мечтаю стать монахом, чтобы потом всю жизнь укрощать плоть, звоня в колокол или регулярными голодовками. Не, клир не мой путь. Однако, чтобы не портить отношений с кудесником, я уклончиво ответил:

— Спасибо, отче, подумаю.

На что игумен посмотрел мне в глаза своими черными как бездна пронзительными зенками и укоряюще покачал головой.

— Вот только не стоит пачкать душу ложью. Ты уже всё для себя решил, отрок Андрей. Ладно, принимаю твои слова, как факт уважения младшим старшего. К сожалению, твоя душа закрыта от меня, однако мню, жизнь твоя пройдет не в монашеской келье и многие дела совершишь великия и малыя. Стремись к достойным деяниям, избегай недостойных. — После этого отец Кирилл взял в руки лежавшую у одной из икон кисть с длинным волосом макнул в сосуд со святой водой на длинной ножке и, трижды обойдя вокруг меня, окропил с головы до ног. Затем прочитал «Отче наш» и многократно осенил крестным знамением. — Отныне нарекаю тебя, отрок Андрей…

Поддавшись неожиданному порыву, я громко выкрикнул

— Воронцовым!

— Как ты сказал? — кудесник смотрел на меня удивленным взглядом.

— Хочу принять фамилию Воронцов, — ну не Пупкиным же, со святого человека достанет обозвать меня каким-нибудь Марфушиным, Панафидиным, а то и вовсе Акакиевым. Нет уж, лучше свою земную фамилию буду носить.