Мои мысли вернулись к Гортине. Но по отношению к юной греянке я мог лишь придерживаться политики настороженного ожидания. Если ей придет в голову воспользоваться религиозными законами о семье, это может доставить серьезные неприятности.

Ну, я успею побеспокоиться об этом, когда придет время.

Что касается Елены, я все еще считал ее своим другом.

Просто ее нелепая шутка оказалась серьезнее, чем она предполагала. Привыкшая к поведению мужчин Спарты, она едва ли могла расценивать мое поведение с Гекамедой как серьезное оскорбление.

Когда я наконец встал и собрался идти к себе, была почти полночь. Во дворце царила тишина.

Подойдя к двери моих покоев, я внезапно испугался, что Гекамеда воспользовалась моим отсутствием и сбежала, помня о словах, сказанных мною напоследок.

Я шагнул через порог с бешено колотящимся сердцем.

Но мои опасения были напрасны. В комнате ничего не изменилось — только светильники на подставке из черного дерева почти выгорели. Гекамеда все еще сидела на мраморной скамье в оконной нише, но, подойдя к ней, я увидел, что на ее бархатных щеках белеют полосы, а на ресницах блестят слезы.

— Почему ты плачешь, Гекамеда? — спросил я.

Мой голос звучал мягко, хотя я отнюдь к этому не стремился.

— Прошу прошения, — гордо отозвалась она, не поднимая глаз. — Мои слезы не для тебя.

— Я и не льстил себе подобной надеждой. Но раз ты моя собственность, я не хочу, чтобы ты выглядела некрасивой и заплаканной. — Подойдя к подставке, чтобы погасить светильники, я добавил: — Уже поздно.

— Да. — Помолчав, Гекамеда неохотно сообщила: — Твой слуга был. здесь и расспрашивал меня.

— Ферейн? Что ему было нужно?

— Ничего. Он не передавал никаких сообщений.

— Вот и хорошо. — Я снова подошел к ней. — Пойдем, Гекамеда. Час поздний — пора спать.

Девушка поднялась с явным усилием — в ее глазах мелькнул страх, как у загнанного зверя. Я взял ее за руку — она была холодной и безжизненной — и повел в соседнюю комнату, где зажег светильник, стоящий в оконной нише.

Повернувшись, чтобы взглянуть на нее при свете, я увидел плотно сжатые губы, глаза, превратившиеся в щелочки, и руки, стиснутые в кулаки.

— Прости, что не могу предложить тебе ничего лучшего, — спокойно сказал я, — хотя, если повесить шелковые занавеси и поставить скамьи из черного дерева, здесь будет не так уж плохо. Ложем не пользовался никто, кроме моего друга Киссея, когда он оставался у меня ночевать. Отныне оно твое. Доброй ночи.

Не дав ей времени ответить и даже не взглянув на нее, я вышел из комнаты, закрыл за собой дверь и направился в свою спальню.