Разговаривая так, они вышли из подвала.
В коридоре Вася чуть не споткнулся о чье-то распростертое на полу тело. Он с содроганием узнал бритого ротмистра.
В сенях тоже лежало несколько трупов.
В комнатах еще пахло порохом.
Но опрокинутым стульям и креслам, видно было, что бой был жаркий. Очевидно, офицеры хотели забаррикадировать мебелью дверь, но не успели. Слишком внезапно было нападение. Гусары и бандиты на деревне спросонья и не пытались сопротивляться. Они охотно сдались в плен, и многие из них тут же выразили желание перейти на сторону красных.
Дьявол Петрович и полковник с несколькими другими офицерами тоже сдались в плен и сидели запертые в бывшей гостинной Анны Григорьевны.
Все это сообщил Васе Феникс, пока они шли через комнаты, ведущие в зал.
В дверях зала стоял человек, при виде которого Вася даже ахнул от удивления.
— Вот и товарищ командир, — сказал Феникс.
Командир уже шел навстречу Васе.
— Здорово, буржуйчик, — произнес он с веселой улыбкой.
Это был Степан, сын Петра.
Не было конца разговорам и распросам.
Вася узнал от Степана, что Сачков выбран в районный совет, а Федор поехал на фронт сражаться с белыми.
— А ведь он так боялся войны! — вскричал Вася.
— То другая война была, — произнес Степан, — теперь сами за себя воюем, а тогда за кого воевали? Обмозгуй-ка! Ну, да мне некогда тут с вами рассуждать. Допрос надо снять. Может быть, от этого Дьявола Петровича что-нибудь выведаю. Много ли белых кругом шляется.
Вася пошел осмотреть дом. Зашел он и в свою комнату, где когда-то с таким усердием разводил столярный клей.
В комнате Анны Григорьевны все было перевернуто и опрокинуто. В углу валялась груда пустых бутылок. Письменный стол был сломан и один из ящиков с грудой писем валялся на полу.
Вася взял пачку писем, написанных рукою Анны Григорьевны. Они были помечены 1906 годом. Повидимому, это были письма, которые Анна Григорьевна писала своей матери, Васиной бабушке, умершей в 1908 году. Та постоянно жила в «Ястребихе». Одна фраза первого письма бросилась Васе в глаза.
«Моя сестра Катя сделала ужасную глупость. Она взяла на воспитание двухлетнего мальчишку, сына какого-то рабочего. Отец его умер на заводе, не знаю от чего, а мать умерла от чахотки на соседнем с нами дворе. Мальчишка внешне довольно миловидный, но как можно вводить в свою семью детей с улицы. Это глупо. Она не мотет утешиться после смерти мужа, но ведь это не причина. И вдобавок, она хочет воспитывать мальчика так, чтобы из него вышел человек нашего круга. Затея по-моему нелепая».
Вася читал, и письмо дрожало у него в руках. Как? Значит, он приемыш, сын «какого-то» рабочего, значит, он не сын своей матери и не племянник Анны Григорьевны. Ему вдруг стало ясно все: и отношение тетки, и ее постоянная фраза о «глупости покойной сестры». Что она не прогнала Васю из дому, это было понятно, ибо Анна Григорьевна очень любила свою сестру. Кажется, это был единственный человек, которого она вообще любила.
Васе вдруг показалось, что все прошлое откололось от него. Он читал и перечитывал письмо. Сомнений не могло быть. В 1906 году ему было как раз два года!
Вася почувствовал необычайный прилив бодрости и энергии. Он побежал в зал, где на подоконнике сидели Феникс и Петька.
«Сказать им или нет?» — подумал Вася, — «нет — решил он тут же, — теперь не до этого! Велика важность, кто я такой!»
И как бы в подтверждение его мысли, Степан вошел в комнату и объявил, с трудом сдерживая торжествующую улыбку.
— Я получил со станции известие: красные сильно продвинулись на юг и, повидимому, Харьков на днях будет занят нашими войсками.
Жулан, вертевшийся тут же, вряд ли понял, чему все радуются. Но из чувства товарищеской солидарности он замахал хвостом и залаял весьма одобрительно.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Прошло шесть лет.
В ясный весенний вечер по одному из переулков, прилегающих к Арбату, шли два молодых человека.
Оба они были одеты в военную форму. За ними бежал небольшой черный пес в малиновом ошейнике.
Они проходили мимо большого особняка, со двора которого вдруг раздалась барабанная дробь.
Мальчики в красных галстуках, игравшие перед домом, услыхав звук барабана, побежали в ворота.
Один из военных остановился и тронул другого за локоть.
— Смотри, Петя, — сказал он, — вот дом, где я провел все свое детство. Видишь это окно, третье слева, это моя бывшая комната. Много есть, чего вспомнить! Вот эти окна, это покои Анны Григорьевны, моей бывшей тетушки. Занятно! А теперь здесь пионерский дом.
Военный, которого назвали Петей, хотел был что-то ответить, но вдруг крикнул:
— Жулан, сюда! Экий старик непослушный! Ведь велел тебе дома сидеть. Нечего тебе с собаками грызться.
Возле ворот особняка стоял еще какой-то пожилой человек с седыми усами. Он поглядывал на дом с какою-то добродушно-насмешливою улыбкою.
— Да, голубчик, — пробормотал он, — довольно в тебе генералы пожили! Пусть теперь поживут пионеры.
Военные, продолжая разговаривать, прошли мимо него.
Человек с седыми усами быстро оглянулся и воскликнул вне себя от удивления:
— Васюк!
Один из военных вздрогнул и обернулся.
— Дядя Ваня!
Они крепко обнялись.
— Ну, и молодчина, — говорил Иван Григорьевич, оглядывая Васю с головы до ног.
— Да и вы, можно сказать, молодцом! Но, когда же вы приехали.
— Вернулся, брат, два месяца тому назад... Пока еще были кое-какие деньжонки, жить было туда-сюда... А потом, брат, пришлось лакеем итти в какую-то гостиницу и препаршивую!.. Всяким прохвостам сапоги чистить! Слуга покорный. А тетушка-то, Анна Григорьевна! Кассиршей в кино! Видал-миндал?.. Это она-то!. А?
Вася живо припомнил Анну Григорьевну, когда она бывало строго проходила по большим комнатам особняка. Он попытался представить ее себе, выглядывающей из окошечка кино-кассы, и не мог.
— Ну, а ты что? — продолжал Иван Григорьевич.
— Красный летчик!
— Коммунист?
— Коммунист! По вашему же совету...
— Ну, ладно! Ладно! Нашел, что вспоминать!
— А вот это мой приятель — Петр Днепренко. Помните, был у нас в «Ястребихе»...
— Что? Это Петька?
— Червяков вам копал для рыбной ловли, — со смехом сказал тот.
— Фу, ты чорт побери! Но каково! У меня, у Ивана Стахеева, племянник коммунист!
— Да ведь я вам не племянник вовсе.
— А, ты знаешь? А как узнал?
— Письмо нашел тетушкино...
— Так! Да! Не любила тебя Анна! Только ради сестры и взялась тебя воспитывать! Уж мы с ней бывало частенько из-за тебя бранились! А помнишь, как мы по этому самому переулку удирали?
Так беседуя, они дошли до огромного дома, стоявшего на углу переулка.
— Вот, где я живу, — сказал Иван Григорьевич, — вон на самой верхушке... видишь балкончик?
— Вот завтра первое мая, — сказал Вася, — выходите на балкон, я над Москвой буду летать...
— Ишь ты! Ну, а твои приятели как? Федор... Степан?..
— Степан в районном совете работает вместе с Сачковым, знаете, тот рабочий, который меня подобрал тогда!
— Знаю!
— А Федор... Федор наш убит у Перекопа... в 20-м году!
— Ведь вот! Как он войны боялся... а тут сам под пулю пошел!
— То другая война была...
— Все, брат, другое! И мы все другие, и дома другие и всё... Зайдемте чайку выпить!
— Сегодня не могу!.. Надо к завтрашнему празднеству готовиться.
Они распростились.
Иван Григорьевич долго смотрел им вслед.
Потом он начал медленно взбираться к себе на шестой этаж.
На другой день утром Иван Григорьевич вышел на свой балкончик.
Озаренная ярким солнцем Москва сверкала словно какой-то сказочный Багдад.
Весь город был полон разнообразными звуками.
Гремели трубы оркестров, грохотали грузовики и автомобили, наполненные детьми, кричавшими ура.
