Васе пришлось покориться своей участи.

На большой парусной лодке он ездил со стариком на рыбную ловлю.

Вася полюбил море. Ему нравился широкий синий простор, белые чайки, качавшиеся на гребнях волн.

Однако его томило однообразие работы, а, кроме того, он все больше и больше скучал по Москве.

Феникс часто приносил Васе газеты и он с жадностью читал все, что касалось Москвы.

Как ни старались белые корреспонденты затушевывать истину, но чувствовалось, что украинское гетманство это мыльный пузырь и он вот-вот лопнет.

Наступила осень. Серые облака покрыли небо и на море стало неприютно и холодно.

Однажды Феникс явился к Васе и с таинственным видом вытащил из-за пазухи газету.

— Прочти-ка, — сказал он.

Вася прочел огромный заголовок:

Было начало декабря.

На Черном море разразилась первая настоящая буря.

Огромные волны с грохотом разбивались о берег, ветер выл и с бешеной быстротой мчал по небу лохматые тучи.

О том, чтобы выехать в море, нечего было и думать.

Вася теперь помогал старому рыбаку чинить продранные за лето сети. При этом он только и мечтал о том, как хорошо было бы пробраться в Москву. Наверное Сачковы приняли бы его, как родного. А Федор? А Степан? Где-то они теперь? Неужели так и не удастся ему снова вернуться к ним? Вася отгонял эту мысль, но она неустанно преследовала его. Хорошо, если красные победят! А если белые?

Однажды вечером, когда Вася был в особенно невеселом расположении духа, на пороге хижины вдруг появился Феникс.

Поздоровавшись, он сел на лавку, засунул по своему обыкновению руки в карманы и с загадочной улыбкой посмотрел на Васю.

— Ну, как, Васюк, — спросил он неожиданно, — хочешь в Москву?

У Васи при этих словах захолонуло сердце.

— А разве можно?! — воскликнул он.

Феникс неопределенно улыбнулся.

— Теперь не разберешь, что можно, что нельзя, — сказал он, — такая, братец, пошла неразбериха, что чорт ногу сломит. Надо пытаться.

— Значит ты больше не хочешь быть контрабандистом?

— Какая теперь к чорту контрабанда. Тут и французы, и англичане, и не разберешь кто! Нет, баста! Проберусь к твоим большевикам! Мне они что-то все больше по душе становятся.

— А как пробраться?

— Вот в том-то вся и загвоздка. Обмозговать надо во всяком случае.

— Феникс, — сказал Вася, — в Москве мы не расстанемся. Я тебя познакомлю с моими друзьями, я знаю наперед, что ты с ними сойдешься.

— Ладно. Услуга за услугу. Я ведь тебя тогда, парень, легко выдать мог. Ведь за тебя две тысячи предлагали, а деньги, сам знаешь, на дороге не валяются. Однако не выдал. А ты меня за это в Москве с хорошими людьми сведи.

— Сведу, непременно сведу. Мы там с тобой хорошо заживем. Будем работать.

— Погоди «работать», «работать» — еще не приехали.

— Ну, а как же проехать.

Феникс задумался.

— Эх, — сказал он, — если бы моя купчиха научила меня по-французски говорить.

— А я умею говорить по-французски, — воскликнул Вася.

— Ну?!

Глаза у Феникса так и засверкали.

— Это вот дело, — произнес он, — пожалуй что-нибудь и надумаем.

Старик рыбак покачал головою.

Москва представлялась ему чем-то очень далеким, а о большевиках он имел самые смутные представления. Он знал только, что они идут против богатых и не верил в их победу. Всю жизнь он зависел от богатых людей и они представлялись ему какой-то таинственною силою, которую нельзя побороть.

Но Феникс должно быть иначе смотрел на дело. Он сел в угол, уперся подбородком в колени, обхватил их руками и стал напряженно дышать.

Вася продолжал шить сети. Но работа подвигалась плохо. Очень уж взволновали его слова Феникса.

А Феникс все думал, наморщив лоб, словно в уме решал трудную математическую задачу.

Темная декабрьская ночь нависла над землею.

На бесконечных рельсовых путях Одессы-товарной чернели длинные составы товарных вагонов, между которыми, как по коридорам шагали часовые.

Иногда какой-нибудь состав начинал медленно двигаться, погромыхивая цепями, влекомый невидимым паровозом.

Вдалеке по главному пути проносились с грохотом скорые и почтовые поезда, идущие с севера.

Они были битком набиты людьми, убегавшими от «красной опасности».

Вся белая Украйна ринулась в Одессу и в Крым.

Там в Крыму и в Одессе держались еще «свои», там разгуливали иностранные офицеры, там слово «большевик» вызывало ропот негодования. А «Красная опасность» медленно надвигалась с севера, грохотали пушки и пулеметы: надо было удирать. Кто был побогаче, тот, не задерживаясь в Одессе, садился на пароход и уезжал в «благословенные» страны, где продолжали работать банки, а в кондитерских продавали вкусные пирожные.

Правда иностранные капитаны не очень охотно принимали русских. Однако в конце концов содержимое карманов богатых эмигрантов соблазняло их. Эмигранты готовы были ехать хоть в трюме!

Ведь пароход уходил все дальше и дальше от страшных берегов, где ежеминутно могли засверкать красные флаги!

— Кто идет? — крикнул французский зуав[1], охранявший поезд с консервами. Консервы эти предназначались для формирующейся белой армии и должны были отправляться в Лозовую.

— Кто идет? — повторил зуав и щелкнул курком винтовки.

— Свой, — ответил по-французски голос мальчика.

— Какой такой свой?

— Я, сын повара Гастона.

— Ах, чорт возьми, — расхохотался зуав, — а я тебя и не узнал в темноте.

И он пропустил мальчика, для развлечения дав ему легкий подзатыльник.

Мальчик пошел дальше по темному ущелью между вагонами.

Идя он отсчитывал рукой вагоны и постепенно замедлял шаг.

Наконец он остановился в нерешимости.

Из темноты послышался тихий свист.

Темная степная равнина.

Украинская степь зимой, ночью.

По степи медленно ползет товарный поезд.

Одиноко алеет во мраке на последнем вагоне огонек фонаря.

Небо мерцает тысячами звезд.

Яркая, белая луна сияет по самой середине неба, и от ее света в степи светло, как днем.

Шум идущего поезда разносится далеко-далеко.

Стоя у бокового окошечка своей будки, машинист смотрел на белую степь.

Изредка он кидал взгляд и на расстилавшийся перед ним путь, хотя можно было заранее сказать, что не для кого будет давать предупреждающих свистков. Степь была мертва и пустынна.

Машинист чувствовал, что его клонит ко сну от мерного пыхтения локомотива и стука колес.

Чтоб не заснуть, он встряхнул головой и проверил машину.

Все было в порядке.

Машинист снова подошел к окошечку.

Вдали какие-то черные точки зарябили на белом снегу.

Он опять встряхнул головою, но точки продолжали чернеть и даже увеличивались с каждою секундою.

Словно какие-то темные клубни катились, приближаясь к поезду.

Машинист стал напряженно всматриваться.

— Вот так штука, — наконец пробормотал он с удивлением.

Он ясно разглядел, что эти черные клубни были тройки, лихо мчащиеся по степи.

Тройки мчались прямо к поезду.

— Что за чорт! — воскликнул машинист, — Ванько, Ванько, — крикнул он, обращаясь к кочегару.

Но кочегар был в то время на тендере и не расслышал его оклика.

Не доезжая шагов ста до полотна железной дороги, тройки остановились, и черные тени людей помчались по белому снегу навстречу медленно ползущему поезду.