– Вы поднялись в спальню? – спросил Гримстер.

– Да, я хотела взяться за глажку, но Гарри не дал мне. Он сказал, что времени еще полно. После вина он всегда был такой. Когда загорался, его было не остановить. Да я и не особенно пыталась…

Они занимались любовью, потом Гарри поспал час или около того, пока Лили гладила и готовилась к завтрашнему отъезду. Между четырьмя и пятью Лили принесла Диллингу чашку кофе, потом – часов в шесть – он принял ванну и переоделся, как всегда, если позволяла программа. Вечером они читали, смотрели телевизор; Лили приготовила ужин из того, что оставалось в холодильнике (зная, что они уезжают, она добила припасы). Томатный суп – любимый суп Гарри, – жареная камбала с картошкой – из замороженной упаковки – и кофе. В одиннадцать легли спать. Обычный, ничем не примечательный день.

Гримстер спросил:

– А тот человек в тот день наблюдал за домом?

– Гарри сказал, что да. Сама я не видела. Гарри даже пошутил, что бедняга топчет ногами на морозе. Помню, он сказал, что в век научных чудес это слишком примитивный способ.

Гримстер, не желая давить дальше на Лили, хотя и поразился несовпадению ее рассказа с известными фактами, решил обдумать аномалию, а пока решил оставить в покое их последний совместный день.

– Да, вполне просто. Скажите, а что Гарри любил смотреть по телевизору?

– Да что угодно. Просто включал и смотрел. Не важно что. Как будто сидел у камина и грелся. Он даже иногда приглушал звук и дремал перед мерцающим экраном. – Лили подняла рюмку. – А можно еще перед обедом? Я в жизни столько не говорила.

Гримстер пошел к буфету, а Лили спросила вдогонку:

– Вы правда встали в четыре утра на рыбалку?

– Да. А кто вам сказал?

– Человек у телефона в холле. Мой отец иногда рыбачил. В Баркомб-Миллз, рядом с нами, на реке Оуз. Ни разу не видела, чтобы он поймал что-то стоящее, а в сарае обычно воняло – папа хранил там опарышей и постоянно забывал про них. Я любила папу, если только он не перебирал. С женщинами он был сущий дьявол. Но, надо сказать, дома – никогда. Только когда уезжал. Джонни, а каким был ваш отец?

Гримстер шел к ней с двумя рюмками хереса и даже не дрогнул. Он давным-давно разобрался с подобными вопросами и не боялся их.

– Ну, обычный милый человек. Ничего особенного.

Лили приняла рюмку, слегка приподняла ее и сказала:

– По губам да по зубам, лови, животик, вот и там!

Гримстер рассмеялся:

– Это из Гарри?

– И это, и еще много всего. Он был полон веселых присказок. Иногда на грани приличий. Но он был милый. Ох, какой милый. Бедный Гарри. Другого такого не найти.

Гримстер молча выпил. Он знал, что через Лили уже вступил в изящную битву умов с покойным. Все, что Лили сказала про пятницу 27 февраля, не может соответствовать действительности. Но она не лгала – Гримстер готов был поспорить. Это головоломка с несколькими подсказками, намеками, и Гарри завещал ее ему.

Лили тронула его руку.

– Не стойте столбом. Садитесь и расскажите мне кое-что. Вот хотя бы миссис Пилч. Она и майор, они… ну вы понимаете?

После обеда Гримстер спустился в подвал, переоборудованный в тир и спортзал. Он расписался в журнале за два восьмизарядных магазина для автоматической «беретты» – старой, 1953 года – и выпустил шестнадцать пуль в мишень, нарисовав отверстиями глаза, нос и рот, стараясь не представлять реальное лицо. Он отказался от идеи позаниматься в зале и вышел, чтобы поплавать в бассейне. Анджела Пилч и Лили сидели в плетеных креслах под разноцветным пляжным зонтиком. Они помахали Гримстеру и забыли о нем, болтая и над чем-то смеясь. Он проплыл несколько раз туда и обратно и вспомнил, что последний раз плавал с Вальдой – в ледяной воде шотландского озера; осенний туман клубился в складках покрытых вереском холмов, несколько серых ворон бродили по прибрежным камням, перебирая мусор… Воспоминания всколыхнули его, как обычно, и Гримстер с усилием их отогнал.

Вернувшись в Хай-Грейндж, он взял ключ от кладовой на верхнем этаже и со списком вещей Диллинга пошел наверх.

Все было сложено на очерченной мелом половине большой комнаты. В оставшейся части сгрудились кресла, столы и маленькие бюро с инвентарными табличками министерства общественных работ. Их использовали только для различных совещаний – и нечасто, судя по толстому слою пыли.

Вещей Диллинга было немного. Квартира состояла из спальни (она же гостиная), ванной комнаты и крохотной кухни. Вещи из кухни поместились на одном столе в углу – кастрюли и сковородки были чистые и не новые. Диллинг, похоже, аккуратно обходился с любым оборудованием, с которым имел дело. Как ни странно, Гримстер до сих пор не составил ясного портрета Диллинга. Казалось, будто человек по ту сторону могилы избегает его, не подпускает к себе, даже несмотря на посредничество Лили.

В комнате на низком диване лежали одеяла, простыни и прочее белье; тут же стоял письменный стол – содержимое тумб и ящиков было сложено в две картонные коробки, и два кресла – одно с большим пятном на подушке, видимо, кофе или чай; книжный шкаф в три полки длиной футов шесть – по-прежнему с книгами; портативная пишущая машинка – Гримстер открыл футляр и проверил ленту. По использованной ленте ребята в лаборатории могли бы что-нибудь прочитать, но лента оказалась новехонькая, а на белой металлической раме осталось угольное пятнышко – тот, кто снимал ленту, испачкал палец. Рядом соседствовали два небольших и недорогих персидских ковра; буфет – пустой, но сверху стояли коробка с бутылками, графин и стаканы; высокий дубовый шкаф – половина для вешалок, половина для полок – с одеждой Диллинга, которую Гримстер, хоть и знал, что Коппельстоун все сделал, методично прощупал, ничего не найдя – ни оторванной пуговицы, ни завалявшегося в маленьком кармашке шестипенсовика. Был еще кофейный столик – на него выложили вещи, которые находились при Диллинге в момент смерти: наручные часы на белом ремешке, кожаный бумажник с несколькими фунтовыми банкнотами, мелочь серебром, связка ключей, обратный дневной билет от Оксфорда до Паддингтона – собирался тем вечером вернуться в их беркширский коттедж? – золотой перстень, шелковый носовой платок, вязаный шерстяной темно-красный галстук, пара дешевых запонок, чековая книжка с тремя оставшимися чеками – и ни одного заполненного корешка, – шариковая ручка, еще разные мелочи и одежда, включая пиджак и брюки, которые были на нем. На этом прямоугольнике двенадцать на пятнадцать футов располагалось все, что осталось от Генри Диллинга, за исключением того, что было нужно Департаменту.

После первого беглого осмотра Гримстер начал заново и с удвоенным вниманием. Все это уже было проделано, и список был составлен скрупулезно, однако Гримстер хотел удостовериться. Он проглядел книжные полки, отмечая названия книг, открывая каждую и пролистывая. Он ничего не нашел, но в некоторых книгах на полях обнаружились заметки. Гримстер читал с удивлением. «Вот как! Ради Бога! Разберись – см. стр. 91, там совершенно противоположное!» И несколько раз стояло просто «!!!»

Гримстер буквально ощущал нетерпимость Диллинга к небрежности. Комментарии встречались и в беллетристике (ее было немного), и в научных трудах, очень разнообразных. Шекспир – поэзия, включая зачитанную «Оксфордскую книгу английской поэзии», старую книгу по собачьей и соколиной охоте из «Бадминтонской библиотеки», несколько книг по медицине, включая «Домашнего доктора» без обложки… И никаких научных трудов.

Закончив осмотр, Гримстер услышал, как кто-то подошел к двери, которую он оставил открытой. Лили была в полураспахнутом купальном халате поверх бикини и в руке держала широкополую шляпу от солнца.

– Анджела сказала, что я найду вас здесь. Ничего, что я сюда пришла?

– Разумеется, – ответил Гримстер. – Это все ваше, буквально. Хотите, я вас оставлю?

Она чуть помедлила и с легким кивком сказала:

– Если вы не против, Джонни. Это так печально… Ну, то есть вещи Гарри…