– Что такое, дорогая?

– Странный сеанс. Даже не пойму, почему Генри так поступает со мной. Он же знает, что, по большому счету, мне на все плевать. Я только не люблю ощущения потерянности, если потом не могу ничего вспомнить.

– После Генри тебе и вспомнить нечего. Но обо мне-то ты этого сказать не можешь. – Рука Джорджа скользнула по Бланш и принялась ласкать грудь. Она лежала безмятежно, принимая его неспешные ласки, а потом, когда почувствовала, как он повернулся и прижался крепче, спросила:

– Ты хочешь еще?

Джордж провел кончиком носа по ее щеке:

– А ты возражаешь, любимая? На сей раз мы увидим жемчужное пламя с вкраплениями пурпура, и пусть Генри обгрызет себе все ногти от зависти.

Буш был человеком амбициозным, однако его трудно было причислить к оптимистам. Ему в голову не приходила мысль, что какая-то чистая случайность поможет им в работе над делом Торговца. Все получится только после упорных трудов и анализа фактов. Но от недостатка оптимизма легко впасть в отчаяние. Буш долго сидел над своими картами и расписаниями времени, но вынужден был признать, что ни к каким важным умозаключениям прийти не сумел. Более того, если бы все это представил ему в виде рапорта один из подчиненных, он бы жестоко высмеял его перед всеми.

Сейчас он сидел за своим письменным столом, наблюдая в окно за идущими обедать служащими и за движением водоплавающих птиц в пруду. Сам Буш обедать не собирался. Неудовлетворенность работой уничтожила аппетит, хотя он даже в лучшие времена не бывал хорошим. На лежавшей перед ним карте Англии был изображен прямоугольник. Его левый верхний угол располагался к западу от Кардиффа в Уэльсе, а правый – в Вулидже на востоке Лондона. Перпендикулярные линии из этих точек тянулись через Трентон на западе и Крауборо на востоке, а в рамке между ними и нижней чертой, проведенной южнее острова Уайт, находилась почти вся Южная Англия, включая Лондон! Буш посмотрел на карту и поморщился. Вероятно, где-то в этом огромном районе держали в плену двух похищенных членов парламента. В сельской местности на склоне холма стоял дом, построенный скорее всего из известняка. В доме мягкая вода, но кто сказал, что это была естественно мягкая вода? Из водопровода вполне могла литься жесткая, но пропускаться через специальные смягчающие фильтры. В дом птичье перышко занесло ветром или оно попало в подвал, прилипнув к подошве обуви. Уже немного изучив изощренную натуру Торговца, легко было прийти к любому из возможных выводов. Перо могло принадлежать обыкновенной домашней птице, либо редчайшей разновидности пернатых. Или же – черт возьми! – оно попросту выпало из перьевой метелки для очистки углов от пыли, из обыкновенного матраса, наконец. Где-то в этом огромном, очерченном им стоге сена скрывалась иголка. Через час Бушу предстояло выступить на совещании перед руководством Скотленд-Ярда, где никого из его департамента не ожидал теплый прием, обрисовать ситуацию и попросить, чтобы каждому констеблю было дано указание… Нет – жесткий приказ… Предоставить информацию о любом подходившем под описание доме. У Буша сжималось сердце, когда он представлял саркастические взгляды, скривленные в усмешках губы, исподволь воздетые в потолок взгляды. Кто-нибудь непременно спросит, следует ли им проверить всех старушек с попугаями, канареек пенсионеров, родственников королевской семьи, каждый из которых непременно держал пруды с множеством самых экзотических водоплавающих, скворечники в лесах и парках, как и голубятни на задних дворах. Он будет выглядеть круглым идиотом. И деваться некуда. Отнюдь не будучи дураком, ты им окажешься в глазах этих людей. Он уперся лбом в непрошибаемую стену. Возникло искушение снять трубку, позвонить Грандисону в Париж, где тот принимал участие в конгрессе Интерпола, и попросить об отмене встречи в Скотленд-Ярде. Но Буш заранее знал, что услышит от Грандисона: «Если это все, чем ты располагаешь, значит, им придется работать с твоими куцыми материалами. Если ты при этом выставишь себя дураком, что ж, так тому и быть. Но только настоящий глупец попытается отстраниться и не делать вообще ничего». А потом бросит расслабленно, чтобы подсластить пилюлю, чувствуя раздражение Буша, какой-нибудь банальный вздор: «Помни: вековые дубы тоже вырастают из крохотных желудей».

Сквозь окно он наблюдал теперь за двумя девицами из соседнего офиса, проходившими мимо в своих мини-юбках, открывавших длинные голые ноги, несмотря на кусачий мартовский холод. За ними шествовал юнец в джинсах и кожаной куртке с бахромой – длинные патлы разметались по плечам. И почему-то при виде этих молодых людей Буш разозлился. Бесстыжие наглые бездельники… Лишенные всяких понятий о приличиях, никчемные и смехотворные! А затем вспомнил о зловещей маске, которую напялил на себя Торговец. В Скотленд-Ярде животики надорвут. Такие маски производились десятками тысяч – и Торговец знал об этом, а купить их можно было в сотнях магазинов Лондона и Южной Англии.

Буш встал, подошел к шкафчику в дальнем углу комнаты и налил себе виски. Сначала свою обычную дозу, а затем удвоил ее.

Во время своего последнего визита в Чолболтон с целью выяснить читательские пристрастия населения Джордж напал на подлинную золотую жилу в человеческом облике. Звали ее миссис Грэдидж, и внешне она напоминала Мафусаила, хотя утверждала, что ей всего-то шестьдесят девять лет от роду. Седовласая, с клоунским красным носом-картошкой, словоохотливая, она была хорошо информирована, выписывая ежедневную газету «Дейли мейл», «Ньюс уорлд» по воскресеньям и еще один еженедельный бульварный журнальчик «Субботние мелочи». И как раз всевозможные мелочи скрашивали одинокую старость миссис Грэдидж. Ни одной задернутой днем шторы, ни единой местной девицы с задержкой месячных, ни намека на скандал или сплетню, склоку или свару, покупку кем-то нового телевизора или автомобиля – ничего подобного не могло произойти, чтобы миссис Грэдидж не узнала, хотя она редко покидала крытый соломой коттедж. Целыми днями она просиживала в покрытом лоскутным одеялом кресле у окна, выглядывая из-за вазы с пластмассовыми розами, стоявшей на подоконнике. Это была старуха с головой, забитой самыми грязными мыслями, отвратительное существо, которое получало истинное наслаждение от несчастий других. Джордж сразу пришелся ей по нраву. Подхихикивая и шамкая ртом с гнилыми зубами, она рассказала ему, каким успехом пользовалась у парней в молодые годы. Уж она взяла от жизни свое, а теперь могла назвать ему имена многих, кто ныне воротил от нее нос, но, видимо, забыли, как в былые дни затаскивали в сарай и уходить не хотели, так соблазняли их ее прелести. Джордж подавлял приступы тошноты, изображал зачарованного принца и в результате был вознагражден сполна.

Ее муж, давно сошедший в могилу (или сведенный, как невольно подумалось Джорджу), когда-то служил егерем у Рейнбердов в Рид-Корте, заодно присматривая за их речной лодкой для рыбалки. Да и сама миссис Грэдидж порой подряжалась туда на работу. То горничной, то помощницей по хозяйству. И если она сама чего не знала, то уж супруг знал все наверняка. Она подслушивала под дверями или просматривала приходившую хозяевам почту, а ее муж украдкой пристраивался к группе джентльменов-охотников во время привала для ленча на свежем воздухе или таился в потертом камуфляжном костюме посреди рощицы или в зарослях кустов, чтобы наблюдать, до чего же походили приемы ухаживания и спаривания у людей на так хорошо знакомые ему повадки зверей, рыб и птиц.

От нее Джордж в подробностях узнал о том, как обходился Шолто с горничными, гостившими в доме дамами и женами окрестных фермеров. Сам Шолто, впрочем, никогда не настаивал на droits de seigneur[6], но оно частенько добровольно признавалось за ним. А еще он пил с завидным постоянством с десяти часов утра и до тех пор, пока не заваливался мертвецки пьяный спать глубокой ночью.