Что вы чувствуете и что делаете с этими ощущениями? Погружаетесь в бурную деятельность, чтобы выжечь страх и скрыться от его причины? Или избавляетесь от морщин с помощью косметической хирургии и красите волосы? Решаете еще немного побыть 39-летним? Быстро отвлекаетесь на работу и жизненную рутину? Стараетесь забыть об этом? Не придаете значения своим снам?

Я настоятельно советую вам не пытаться отвлечься. Наоборот, почувствуйте вкус пробуждения. Извлеките из него выгоду. Задержите взгляд на фотографии, где вы так молоды. Позвольте мучительному переживанию ненадолго завладеть вами; ощутите не только горечь, но и сладость этого мгновения.

Помните, что осознание смерти, ее вечная тень за спиной — наше преимущество. Это осознание соединит вселенскую темноту с искрой вашей жизни и обогатит ваше существование, пока оно длится. Ценить жизнь, испытывать сочувствие к людям и глубокую любовь ко всему на свете — значит сознавать, что все это обречено на исчезновение.

Меня много раз приятно удивляли пациенты, которые пережили значительные позитивные изменения уже на склоне жизни. Никогда не поздно. Для этого вы никогда не будете слишком старыми.

Ницше однажды заметил, что если вы хотите понять творчество философа, нужно обратиться к его биографии.[43] То же относится и к психотерапевтам. Общеизвестно, что в большинстве случаев — будь то квантовая физика, экономика, психология или социология, — наблюдатель оказывает влияние на то, что наблюдает. Я уже поделился своими наблюдениями над пациентами, а теперь самое время изменить направление и рассказать, что думаю о смерти лично я, как я пришел к этим мыслям и какое влияние они оказали на мою жизнь.

Насколько я помню, впервые я встретился со смертью во возрасте пяти или шести лет, когда Стрипи, кошка, которая жила в бакалейном магазине моего отца, попала под машину. Глядя на то, как она лежит на тротуаре, а изо рта у нее вытекает тонкая струйка крови, я сунул ей под нос большой кусок гамбургера. Но Стрипи не обратила внимания — ее аппетитом завладела смерть. Когда я понял, что ничего не могу для нее сделать, меня охватило леденящее душу бессилие. Не помню, чтобы я сделал из этого очевидный вывод: если все живые существа умирают, значит, умру и я. Однако картина смерти Стрипи до сих пор отчетливо стоиту меня перед глазами.

Первая на моей памяти человеческая смерть случилась, когда я учился во втором или в третьем классе. Умер мой одноклассник Л.С. Не помню, как раскрываются его инициалы, может, никогда этого и не знал. Я даже не уверен, что мы были друзьями или хотя бы играли вместе. Единственное, что у меня осталось, — несколько вспышек воспоминаний. Л.С. был альбиносом, у него были красные глаза, и его мама всегда давала ему с собой в школу бутерброды с солеными огурцами. Мне это казалось странным: раньше я никогда не видел, чтобы на бутерброды клали соленые огурцы.

Однажды Л.С. не пришел в школу, а через неделю учитель сказал нам, что он умер. Вот и все. Больше о нем не говорили, даже никогда не упоминали его имени. Словно сверток с телом, который сбросили с палубы в темные волны, Л.С. безмолвно исчез. Но как явственно помню его я! С тех пор прошло уже семьдесят лет, и все же мне кажется, что стоит только протянуть руку, и мои пальцы коснутся его жестких, призрачно-бесцветных волос. Его образ в моем сознании так ярок, словно я видел его только вчера. Я могу разглядеть его бледную кожу, высокие ботинки на шнуровке и главное — его глаза, широко раскрытые в неподдельном изумлении. Возможно, все это — лишь мои домыслы, и я просто представил себе, как, должно быть, удивился Л.С., так рано повстречавшись с мистером Смертью.

Мистер Смерть — это имя я использую с самого детства. Я взял его из стихотворения Э. Каммингса про Билла Буффало, которое в свое время потрясло меня настолько, что я сразу же запомнил его наизусть:[44]

Не помню, чтобы исчезновение Л.С. вызвало у меня сильные эмоции. Фрейд писал о том, что отрицательные эмоции вытесняются из памяти. Это объяснение применимо ко мне и снимает парадокс отсутствия эмоций при наличии ярких образных воспоминаний. Думаю, логично предположить, что смерть ровесника вызвала у меня бурю эмоций: не случайно же, что я так отчетливо помню Л.С., хотя лица других одноклассников полностью стерлись из памяти. Возможно, резкость его образа — все, что осталось от моего ошеломляющего открытия: и я, и учителя, и одноклассники, и все люди рано или поздно исчезнут, как Л.С.

Возможно, стихотворение Э. Каммингса врезалось в мое сознание потому, что мистер Смерть нанес визит и еще одному знакомому из того времени. Мой приятель Ален Маринофф, к слову, голубоглазый, страдал пороком сердца и все время плохо себя чувствовал. Помню его заостренное, грустное лицо, и как он поправлял пряди светло-каштановых волос, которые постоянно сползали ему на лоб. Помню его ранец, непропорционально большой и тяжелый для его слабого тела. Как-то раз я остался у него ночевать и попытался выведать — не очень, правда, настойчиво, — что с ним такое. «Ален, что с тобой происходит? Что это значит, когда в сердце у тебя дырка?» Помню, что это было просто ужасно. Словно бы я пристально вглядывался в солнце. Не помню, что он ответил. Не помню, что подумал или почувствовал я сам. Но, без сомнения, внутри меня грохотали какие-то могучие силы, будто кто-то передвигал тяжелую мебель, которые и привели к такому избирательному запоминанию. Алан умер в 15 лет.

В отличие от многих детей я никогда не встречался со смертью на похоронах: в культуре моих родителей детей ограждали от подобных событий. Но когда мне было девять или десять лет, произошло нечто очень важное. Однажды вечером зазвонил телефон, мой отец ответил, и почти сразу раздался жуткий скорбный крик, который напугал меня. Умер его брат, мой дядя Мэйер. Я не мог вынести причитаний отца, выбежал из дома и долго бесцельно бродил по кварталу.

Мой отец был спокойным, воспитанным человеком, и эта полная потеря контроля, единственная на моей памяти, подсказала мне, что за ней скрывается нечто серьезное, ужасное, зловещее. Моя семилетняя сестра тоже была дома в тот вечер, но совсем не помнит этого эпизода, хотя помнит многое из того, что забыл я.

Такова сила вытеснения, процесса, который тщательно отбирает, что мы запомним, а что — забудем, и таким образом создает единственный в своем роде мир отдельной личности.