Когда пациент проявляет неадекватные и нерациональные реакции на слова и действия терапевта, мы называем это «переносом». Вот простой пример искажения восприятия, связанного с «переносом»: пациент без видимых причин относится с большим недоверием к психотерапевту, которому полностью доверяют другие пациенты. Более того, пациент демонстрирует паттерн недоверия ко всем лицам мужского пола, обладающим определенной властью или компетентностью. (Термин «перенос», разумеется, указывает на мысль Фрейда о том, что чувства, которые мы испытывали к значимым в нашей жизни взрослым, могут впоследствии переноситься на других людей.)

Может случиться, что психотерапевт искаженно воспринимает своего пациента, то есть не так, как восприняли бы его другие люди (в том числе и другие психотерапевты). Это явление получило название «контрпереноса».

Необходимо четко отличать «перенос» от «контрпереноса». Имеет ли пациент склонность к искаженному восприятию отношений с психотерапевтом? Или взгляд психотерапевта замутнен злостью, растерянностью, защитными механизмами (может быть, у него просто неудачный день?). Терапевты должны очень хорошо изучить самих себя, доверять своим наблюдениям и относиться ко всем клиентам с неизменным профессионализмом и теплотой. Именно поэтому учебные программы для психотерапевтов в идеале должны строиться вокруг личной терапии. Я думаю, что будущим психотерапевтам просто необходимо самим проходить курсы личной терапии (в том числе групповой)и, более того, снова обращаться к терапии, когда они уже достигнут определенных успехов в работе. Если вы будете уверены в своем профессионализме, в объективности своих наблюдений, вы сможете больше доверять своим чувствам к пациентам и свободнее использовать их в работе.

Наоми, 68-летняя учительница английского языка на пенсии, страдала сильным страхом смерти, гипертонией и множеством других болезней. Один из наших сеансов иллюстрирует многие вопросы, связанные с раскрытием психотерапевтом своих ощущений в контексте «здесь и сейчас». Однажды она вошла в мой кабинет, как обычно, тепло улыбаясь, и вдруг, высоко подняв голову, посмотрела мне прямо в глаза и выдала удивительную обличительную речь, причем голос ее ни разу не дрогнул.

— Я была разочарована вашим откликом на предыдущем сеансе. Крайне разочарована. Вы были не со мной, вы не дали мне того, в чем я нуждалась, вы не поняли, как ужасно, когда у женщины моего возраста такие серьезные проблемы с желудком, и как тяжело мне обсуждать их. Когда я уходила от вас, мне вспомнился один случай, который произошел несколько лет назад. Я обратилась к дерматологу по очень щекотливому вопросу — неприятное воспаление в области половых органов. А он притащил всех своих студентов полюбоваться этим зрелищем… Вот это был кошмар! Примерно так я чувствовала себя и на прошлом сеансе. Вы не соответствуете моим представлениям о психотерапевте.

Я был потрясен. Думая, как лучше ответить, я быстро прокрутил в голове предыдущий сеанс (разумеется, я перечитывал его конспект перед тем, как она пришла). Мое восприятие той нашей встречи было совершенно иным: мне показалось, что сеанс удался и что я проделал отличную работу. Наоми нелегко далось это признание как угнетает ее старение, как расстраивают такие неприятные симптомы, как газы, запоры, геморрой, и как тяжело ей самой ставить себе клизму. Кроме того, она поделилась своими воспоминаниями о том, как ей делали клизму в детстве. Да, обо всем этом говорить нелегко, и я выразил свое восхищение тем, что она смогла это сделать. Наоми думала, что эти симптомы вызваны новыми препаратами против аритмии, и тогда я достал справочник лекарственных средств и посмотрел побочные эффекты ее лекарств. Помню, что я очень остро воспринял эту проблему — появление новых пунктов в списке ее заболеваний, и без того длинном.

Так что же я должен был сделать? Проанализировать вместе с Наоми предыдущий сеанс? Или обсудить ее завышенные ожидания? Обратите внимание, насколько по-разному мы с ней восприняли один и тот же сеанс. Но здесь было кое-что еще хуже — мои собственные чувства. Я почувствовал прилив раздражения: вот, подумал я, Наоми восседает на св'оем троне и осуждает меня, даже не поинтересовавшись, что могу чувствовать я.

Более того, это уже не первое осложнение с Наоми. За три года нашей работы она несколько раз начинала сеансы с подобных заявлений, но никогда еще это не раздражало меня так сильно. Возможно, это было связано еще и с тем, что на прошлой неделе я решил посвятить свое личное время решению ее проблем. Я проконсультировался по поводу ее симптомов со своим другом-гастроэнтерологом, но даже не успел рассказать ей об этом.

Я решил, что она должна знать, что я чувствую после этих слов. С одной стороны, я был уверен, что она поймет мои ощущения — Наоми очень восприимчива. Но я понимал и другое: если она вызвала у меня раздражение, значит, она вызывала его и у других людей. И хотя пациент может почувствовать себя плохо, узнав, что психотерапевт раздражен им, я все же решился сказать ей об этом, стараясь сохранять такт.

— Наоми, ваши замечания удивили меня и расстроили. Вы были несколько… высокомерны. Я думал, что на прошлом сеансе я постарался сделать все, что в моих силах. Кроме того, это уже не первый раз, когда вы начинаете общение с такой резкой критики. Напомню, что были встречи, которые вы начинали с диаметрально противоположных слов. Я имею в виду, что вы благодарили меня за прекрасный сеанс, что иногда озадачивало меня, потому что мне самому тот сеанс вовсе не казался каким-то особенным…

Наоми выглядела встревоженной. Зрачки ее расширились.

— Вы что, хотите сказать, что я не должна делиться с вами своими чувствами?

— Конечно, нет! Ни один из нас не должен молчать о своих чувствах. Наоборот, мы должны делиться ими и потом анализировать их. Но меня неприятно поразило то, как вы все это преподнесли. Вы могли, например, сказать, что мы с вами вместе не очень хорошо поработали в прошлый раз или что вы чувствовали дистанцию…

— Послушайте, — резко прервала меня Наоми, — я бешусь оттого, что мое тело разваливается на части, у меня в артериях два стента, во мне тикает электронный стимулятор сердца, у меня искусственное бедро, меня раздувает, как свинью, от этих дурацких таблеток, и из-за проклятого метеоризма мне стыдно показаться в общественном месте… И после всего этого я должна еще миндальничать с вами?

— Мне хорошо известны ваши ощущения по поводу своего тела. Я действительно сопереживаю вам и много говорил об этом на прошлой неделе.

— А что вы имели в виду, говоря о высокомерии?

— То, как вы смотрели мне прямо в глаза и говорили так, словно зачитывали приговор. Мне показалось, что вы нисколько не задумались о том, что я почувствую после ваших слов.

Ее лицо потемнело.

— А что до моих выражений и моей позы… — теперь она почти шипела, — что ж, вы это заслужили. Да, заслужили.

— Мне очень неприятно слышать это, Наоми.

— Ну и что, я тоже очень расстроена вашими претениями… Здесь я всегда чувствовала себя свободной — это единственное место, где я могла говорить, не сдерживаясь. А теперь вы говорите мне, мол, если вы злитесь, то будьте добры держать язык за зубами. Это огорчает меня. Раньше мы с вами работали по-другому. Все это не так, как должно быть.

— Я никогда не говорил, что вам следует замалчивать что-либо. Но, разумеется, вы должны знать, как влияют на меня ваши слова. Вы же не хотите, чтобы я держал язык за зубами? В конце концов, ваши слова не проходят бесследно.

— О чем это вы?

— Слова, с которых вы начали сеанс, отдалили меня от вас. Вы этого добивались?

— Объясните толком. Вы говорите какими-то намеками…

— Перед нами дилемма, Наоми. Вы хотите, чтобы у нас с вами сложились близкие доверительные отношения, и говорили об этом множество раз. Но ваши слова настораживают меня, я чувствую, что лучше к вам не приближаться, не то вы меня укусите!