Я пытаюсь облегчить работу молодых психотерапевтов со снами, говоря им, чтобы они не слишком беспокоились об интерпретации. Сон, понятый до конца? Забудьте об этом. Такого просто не бывает. Даже сон Ирмы, фигурирующий в шедевре Фрейда (1900 г.), тот самый сон, который Фрейд отчаянно пытался истолковать до конца, на протяжении ста с лишним лет порождал самые различные интерпретации. Многие выдающиеся врачи до сих пор выдвигают новые идеи по поводу его значения.

Смотрите на сны взглядом прагматика, говорю я начинающим психотерапевтам. Воспринимайте их просто как богатый источник информации о людях, местах и переживаниях, исчезнувших из жизни пациента. Более того, во многие сны просачивается страх смерти. Хотя большинство сновидений не препятствуют спокойному сну (как сказал Фрейд, сновидения охраняют сон), в ночном кошмаре к нам приходит неприкрытый страх смерти. Вырвавшись из своего убежища, он приводит спящего в ужас и заставляет проснуться. Иные сны могут служить пробуждающими переживаниями, о чем я много говорил в главе 3. Такие сновидения словно несут послание из тех глубинных слоев нашей личности, которые сохраняют связь с экзистенциальными жизненными фактами.

Обычно самыми плодотворными для психотерапевтического процесса являются ночные кошмары, повторяющиеся сны и сны, необыкновенные по своей силе, которые надолго остаются в памяти. Если на одном сеансе пациент пересказывает несколько снов, я обычно прихожу к выводу, что самые богатые ассоциации вызывает либо самый недавний, либо самый яркий сон. Могучая бессознательная сила внутри нас препятствует естественному осознанию тех моментов, о которых повествуют сны. Символический ряд снов очень неясен, многое остается скрытым. Более того, сами сновидения бесплотны: мы склонны их забывать. А если мы и записываем краткое содержание сна, то часто забываем принести записи на терапевтический сеанс.

Сны наполнены таким количеством образов, отражающих наше бессознательное, что Фрейд назвал их via regia (королевский — т. е. самый удобный — путь) к бессознательному. Но в контексте моей книги большее значение имеет тот факт, что сны являются via regia и к пониманию отношений психотерапевта и пациента. Я советую вам обратить особое внимание на те сны, которые содержат некоторые репрезентации личности психотерапевта (то есть вашей) или процесса терапии в целом. Количество таких снов у пациента увеличивается по ходу курса терапии.

Имейте в виду, что сны почти целиком состоят из визуальных компонентов, которые разум каким-то образом связывает с абстрактными понятиями. Процессу терапии нередко соответствуют образы путешествия, ремонта или обнаружения в собственном доме прежде незнакомых, никогда не используемых комнат. Например, сон Эллен отобразил чувство стыда в виде менструальной крови, заливающей ее одежду, и недоверие ко мне (я игнорировал ее, не пришел к ней на помощь и был занят разговором с другими людьми). Следующая история проливает свет на проблему, которая очень важна для психотерапевтов, работающих со страхом смерти — ощущение смертности психотерапевта.

50-летняя Джоан обратилась ко мне из-за навязчивого страха смерти и ночных приступов паники. Несколько недель она методично работала над этими проблемами, а потом ее сон прервало такое видение.

Я встречаюсь со своим психотерапевтом (я знаю, что это вы, хотя внешнего сходства нет), передо мной большая тарелка, на ней печенье. Я беру несколько печений, откусываю уголки, затем крошу их и разбрасываю повсюду крошки. Потом психотерапевт берет тарелку и в один присест заглатывает все печенья вместе с крошками. Несколько минут спустя ему становится плохо, и он падает на пол. Ему все хуже, его всего трясет, и у него почему-то вырастают длинные зеленые ногти. Глаза приобретают какое-то демоническое выражение, а его ноги вдруг исчезают. Тут приходит Ларри (муж) и пытается ему помочь, успокоить его. У него это получается гораздо лучше, чему меня. А я не могу сдвинуться с места. Тут я просыпаюсь, сердце бешено стучит, и следующие два часа меня терзает страх смерти.

— Какие мысли по поводу сна, Джоан?

— Ну, дьявольские глаза и пропавшие ноги вызывают кое-какие воспоминания. Помните, несколько месяцев назад я ездила навещать мать, у нее тогда случился инсульт. Неделю она была в коме, а потом, незадолго до смерти, чуть приоткрыла глаза — ив них стояло вот это «дьявольское» выражение. У моего отца тоже был инсульт двадцать лет назад, и у него отнялись ноги. Последние месяцы жизни он провел в инвалидном кресле.

— Вы сказали, что еще два часа после этого сна вас терзал страх смерти. Расскажите как можно подробнее все, что вы помните из этих двух часов.

— Да все то же, о чем я уже не раз говорила вам: как страшно навсегда уйти во тьму; и как больно будет моим близким, когда меня не станет. Это и мучило меня вчера ночью. Перед тем как идти спать, я разглядывала старые семейные фотографии и вдруг осознала, что, как бы ужасно мой отец ни вел себя с мамой, да и с нами, он все-таки существовал. Мне показалось, что я впервые поняла это по-настоящему. Может быть, это его фотографии заставили меня почувствовать, что, несмотря ни на что, он все же оставил в мире свои следы, и не только дурные. Да, мысль о том, что мы оставляем след, помогает. Мне становится легче, когда я надеваю старый мамин халат или когда вижу, что моя дочь едет на стареньком «бьюике», который принадлежал маме. То, что вы рассказывали мне о великих мыслителях, которые задавались теми же вопросами, тоже немного помогло, — продолжила она. — Но все-таки эти рассказы далеко не всегда могут успокоить по-настоящему. Тайна слишком ужасна: смерть — это непознанная и непознаваемая тьма.

— Тем не менее мы чувствуем вкус смерти каждую ночь. Вы знаете, что в греческой мифологии Гипноз и Танатос, сон и смерть, были близнецами?

— Возможно, поэтому я так неохотно иду спать. Как это жестоко, как чудовищно несправедливо, то, что я должна умереть.

— Джоан, все люди чувствуют именно так. Я тоже.

— Но это договор с нашим существованием. Это — договор, заключенный с каждым человеком. Со всеми без исключения живыми существами — теми, что живут сейчас или жили когда-то.

— Все равно это несправедливо…

— Все мы — и вы, и я — часть природы. А природе неведомы понятия справедливости или несправедливости.

— Знаю. Я все это знаю. Но дело в том, что у меня сейчас такое состояние ума, как у ребенка. Я каждый раз заново осознаю эту истину. Каждый раз — будто впервые. Вы знаете, я больше ни с кем не могу об этом говорить. Только с вами. Думаю, мне во многом помогает ваша постоянная готовность погружаться в это вместе со мной.

— Я очень рад это слышать, Джоан. Давайте продолжим работать. Вернемся к вашему сну, — сказал я. — Я не остался в вашем сне, а начал исчезать. Какие у вас догадки по поводу печенья? Что оно сделало с моими глазами и ногами?

— Ну, я откусывала только маленькие кусочки, а потом крошила их и забавлялась с крошками. А вы взяли и проглотили их целиком, и вот что с вами стряслось… Думаю, сон отражает мои опасения, что я жду и требую от вас слишком многого. Я только по чуть-чуть откусываю от этой пугающей темы, а вы погружаетесь в нее глубоко, и ведь не со мной одной, с другими пациентами тоже. Я думаю, что меня беспокоит ваша смерть, что и вы исчезнете, как мои родители, как все люди.

— Ну что ж, в один прекрасный день это случится, и я знаю, что вы переживаете из-за того, что я уже стар, что я умру. Кроме того, вы волнуетесь, как отражаются на мне ваши рассказы о смерти. Но я обязан оставаться здесь, с вами, пока буду физически способен на это. Я очень ценю то, что вы доверяете мне сокровенные мысли. У меня все еще есть ноги, и глаза мои ясны.

Беспокойство Джоан, что своими рассказами она может довести психотерапевта до отчаяния, не лишено оснований: психотерапевты, которые не вступали в конфронтацию с собственной смертью на курсе персональной терапии, и в самом деле могут оказаться в плену своих страхов.