50-летняя Джоан обратилась ко мне из-за навязчивого страха смерти и ночных приступов паники. Несколько недель она методично работала над этими проблемами, а потом ее сон прервало такое видение.

Я встречаюсь со своим психотерапевтом (я знаю, что это вы, хотя внешнего сходства нет), передо мной большая тарелка, на ней печенье. Я беру несколько печений, откусываю уголки, затем крошу их и разбрасываю повсюду крошки. Потом психотерапевт берет тарелку и в один присест заглатывает все печенья вместе с крошками. Несколько минут спустя ему становится плохо, и он падает на пол. Ему все хуже, его всего трясет, и у него почему-то вырастают длинные зеленые ногти. Глаза приобретают какое-то демоническое выражение, а его ноги вдруг исчезают. Тут приходит Ларри (муж) и пытается ему помочь, успокоить его. У него это получается гораздо лучше, чему меня. А я не могу сдвинуться с места. Тут я просыпаюсь, сердце бешено стучит, и следующие два часа меня терзает страх смерти.

— Какие мысли по поводу сна, Джоан?

— Ну, дьявольские глаза и пропавшие ноги вызывают кое-какие воспоминания. Помните, несколько месяцев назад я ездила навещать мать, у нее тогда случился инсульт. Неделю она была в коме, а потом, незадолго до смерти, чуть приоткрыла глаза — ив них стояло вот это «дьявольское» выражение. У моего отца тоже был инсульт двадцать лет назад, и у него отнялись ноги. Последние месяцы жизни он провел в инвалидном кресле.

— Вы сказали, что еще два часа после этого сна вас терзал страх смерти. Расскажите как можно подробнее все, что вы помните из этих двух часов.

— Да все то же, о чем я уже не раз говорила вам: как страшно навсегда уйти во тьму; и как больно будет моим близким, когда меня не станет. Это и мучило меня вчера ночью. Перед тем как идти спать, я разглядывала старые семейные фотографии и вдруг осознала, что, как бы ужасно мой отец ни вел себя с мамой, да и с нами, он все-таки существовал. Мне показалось, что я впервые поняла это по-настоящему. Может быть, это его фотографии заставили меня почувствовать, что, несмотря ни на что, он все же оставил в мире свои следы, и не только дурные. Да, мысль о том, что мы оставляем след, помогает. Мне становится легче, когда я надеваю старый мамин халат или когда вижу, что моя дочь едет на стареньком «бьюике», который принадлежал маме. То, что вы рассказывали мне о великих мыслителях, которые задавались теми же вопросами, тоже немного помогло, — продолжила она. — Но все-таки эти рассказы далеко не всегда могут успокоить по-настоящему. Тайна слишком ужасна: смерть — это непознанная и непознаваемая тьма.

— Тем не менее мы чувствуем вкус смерти каждую ночь. Вы знаете, что в греческой мифологии Гипноз и Танатос, сон и смерть, были близнецами?

— Возможно, поэтому я так неохотно иду спать. Как это жестоко, как чудовищно несправедливо, то, что я должна умереть.

— Джоан, все люди чувствуют именно так. Я тоже.

— Но это договор с нашим существованием. Это — договор, заключенный с каждым человеком. Со всеми без исключения живыми существами — теми, что живут сейчас или жили когда-то.

— Все равно это несправедливо…

— Все мы — и вы, и я — часть природы. А природе неведомы понятия справедливости или несправедливости.

— Знаю. Я все это знаю. Но дело в том, что у меня сейчас такое состояние ума, как у ребенка. Я каждый раз заново осознаю эту истину. Каждый раз — будто впервые. Вы знаете, я больше ни с кем не могу об этом говорить. Только с вами. Думаю, мне во многом помогает ваша постоянная готовность погружаться в это вместе со мной.

— Я очень рад это слышать, Джоан. Давайте продолжим работать. Вернемся к вашему сну, — сказал я. — Я не остался в вашем сне, а начал исчезать. Какие у вас догадки по поводу печенья? Что оно сделало с моими глазами и ногами?

— Ну, я откусывала только маленькие кусочки, а потом крошила их и забавлялась с крошками. А вы взяли и проглотили их целиком, и вот что с вами стряслось… Думаю, сон отражает мои опасения, что я жду и требую от вас слишком многого. Я только по чуть-чуть откусываю от этой пугающей темы, а вы погружаетесь в нее глубоко, и ведь не со мной одной, с другими пациентами тоже. Я думаю, что меня беспокоит ваша смерть, что и вы исчезнете, как мои родители, как все люди.

— Ну что ж, в один прекрасный день это случится, и я знаю, что вы переживаете из-за того, что я уже стар, что я умру. Кроме того, вы волнуетесь, как отражаются на мне ваши рассказы о смерти. Но я обязан оставаться здесь, с вами, пока буду физически способен на это. Я очень ценю то, что вы доверяете мне сокровенные мысли. У меня все еще есть ноги, и глаза мои ясны.

Беспокойство Джоан, что своими рассказами она может довести психотерапевта до отчаяния, не лишено оснований: психотерапевты, которые не вступали в конфронтацию с собственной смертью на курсе персональной терапии, и в самом деле могут оказаться в плену своих страхов.

Пациенты могут не только волноваться за чувства психотерапевта, но, как показывает сон Кэрол, еще и постигать границы его «могущества».

Кэрол — одна из моих пациенток, 60-летняя женщина, которая была вынуждена ухаживать за своей престарелой матерью (ее муж умер четыре года назад). Не так давно ее мать скончалась, и Кэрол решила переехать к своему сыну и внукам в другой штат, теперь ей было здесь слишком одиноко. На одном из наших последних сеансов она рассказала свой сон:

Мы вчетвером — я, женщина-заключенная, конвоир и вы — едем в какое-то безопасное место. Потом мы оказываемся в гостиной в доме моего сына — здесь безопасно, и на окнах решетки. Вы буквально на минуту выходите из комнаты, — возможно, в ванную, — и вдруг пуля разбивает оконное стекло и попадает в женщину. Потом вы возвращаетесь в комнату, видите ее распростертой на полу и пытаетесь помочь. Но она умирает, и у вас просто нет времени что-нибудь сделать для нее, ни даже просто поговорить.

— Какие чувства вы испытывали в этом сне, Кэрол?

— Это был настоящий кошмар. Я проснулась в страхе, сердце билось так, что, казалось, кровать трясется. Потом я долго не могла заснуть.

— Что вы думаете об этом сне?

— Надежная защита — насколько это возможно: и вы, и конвоир, и оконная решетка. Однако жизнь этой женщины нельзя было защитить.

Мы продолжили обсуждать сон, и в какой-то момент Кэрол почувствовала, что смысловой центр сновидения, ключевое послание — то, что никто не сможет предотвратить ее смерть, так же, как смерть той женщины. Она поняла, что в этом сне она играла две роли: саму себя и женщину-заключенную. Дублирование личности в снах — не редкость; основатель гештальт-терапии Фриц Перлз считал, что во сне любой человек, любой физический объект является репрезентацией некоторых сторон сновидца.

Сон Кэрол, как ничто другое, разрушил миф о том, что я при любых обстоятельствах смогу защитить ее. В этом сновидении много интригующих моментов (например, представление Кэрол о самой себе, выраженное дублированием ее личности; представление о жизни с сыном, вызвавшее образ комнаты с зарешеченными окнами). Однако, имея в виду приближающееся окончание терапии, я решил сосредоточиться на наших отношениях, особенно на границах, моего «могущества». Кэрол поняла, что сон содержал в себе следующее послание: даже если она решит не переезжать к сыну, а остаться здесь и поддерживать связь со мной, я все же не смогу защитить ее от смерти.

На трех последних сеансах мы работали с тематикой, возникшей из этого открытия. Это не только помогло сделать окончание нашей терапии менее болезненным для Кэрол, но и послужило пробуждающим переживанием. Яснее, чем когда-либо, Кэрол поняла, что существуют границы того, что она может получить от других людей. Хотя человеческие отношения смягчают боль, они все же не способны «отменить» условий человеческого существования, которые эту боль причиняют. Сделанное открытие придало Кэрол силу, которая пребудет с ней, в каком бы штате она ни жила.