А где безопаснее? У Ирии действительно было счастливое детство, или оно ей приснилось?

А Пьер пристально смотрит на «госпожу баронессу». Молча. Ах да — тенмарские слуги не смеют делиться собственными догадками без разрешения хозяев. Знай свое место.

— Говори, — вздохнула Ирия.

— Наверняка барон Гамэль распоясался, титул хочет захапать. Он же теперь старший, без Анри… господина Анри…

Оговорка — нечаянна?

— Вот господин Тенье и отправил барышень от греха подальше. И господин Констанс не к добру раньше времени из отпуска вернулся…

Или Пьер несет полную чушь, или знает о бароне Гамэле что-то, чего не знает Ирия. Ибо масштаб у баронишки не тот, чтобы безнаказанно от родственников избавляться.

— У него высокие покровители?

— У господина Констанса?

— У барона Гамэля.

— В Месяце Сердца Осени он писал в канцелярию барону Герингэ…

Герингэ. Министр юстиции. Политический союзник Бертольда Ревинтера. Один из подписавших смертный приговор Ирии Таррент. Враг Ральфа Тенмара.

Что ж, вполне вероятно. Избавился же герцог Тенмар от Люсьена. С ее помощью.

Ирия набросила меховую накидку. Раз уж ни Месяц Заката Весны, ни тепло особняка не спасают от стылости воспоминаний.

— Господин Гамэль рассчитывал на титул. Всегда. А господин Констанс редко прерывает отпуск. Так что, госпожа баронесса…

— Спасибо, Пьер. А сейчас тебе придется выйти. Подожди меня в коридоре.

— Вам прислать Мари?

— Я справлюсь.

Для домашнего светло-голубого платья корсет не нужен. Заколоть волосы в простую прическу Ирия сумеет и сама, а ей нужно подумать. Одной.

3

«Баронесса» слегка задержалась у крайнего портрета.

Красивая молодая дама. Бабушка или прабабушка Ральфа Тенмара. Платье с жестким воротом. Высокая прическа того времени — «фруктовая корзинка». Рубины, рубины, рубины… И печальные, очень человеческие глаза. Похоже, в некий краткий период истории знамениты были не такие, как великий Готта.

— Чей это портрет?

— Бабушки покойного герцога Ральфа, герцогини Элеоноры.

— Работа неизвестного художника?

— Какого-то студента. Перерисовал со старого полотна и сделал так, что ее светлость теперь смотрит иначе. А другой портрет, старинный, его светлость герцог Ральф в замок увез.

— И какой на твой взгляд лучше?

— Портрет-то? Этот! Хоть и студент рисовал, зато по-человечески.

— Давно это было?

— Да лет двадцать назад или около того. Я еще совсем мальцом был.

Просто студенческая работа. Даже подписи нет. Вариация со старинного полотна. А подписывают холсты лишь признанные мастера кисти. Даже если портрет руки неизвестного студента на порядок талантливее и человечнее «шедевров» «великих». Как дикий цветок порой прекраснее выпестованного лучшими садовниками.

— Госпожа баронесса, погодите. Они будут ждать еще четверть часа.

Четверть часа не решит ничего. А лицо Пьера — совершенно бесстрастно. Лакей и лакей.

— Его светлость герцог Тенмар просил показать вам одну нишу. Когда придет время. Я осмелюсь предположить, что оно пришло.

Глава девятая.

Эвитан, окрестности Лютены.

1

Тревога не проходит.

В детстве они с Ирией нашли в отцовской библиотеке жуткий роман о леденящих кровь древних обрядах. Книга потом куда-то делась. Скорее всего, ее обнаружили в детских вещах взрослые и убрали подальше. Да и сам сюжет с годами забылся. Эйда и без того вечно всего боялась…

Но впечаталось в память, что нужно порезать руку, полить зеркало кровью и трижды произнести свое имя. И тогда узнаешь будущее. Но для обряда годится не любое, первое попавшееся зеркало, а всего одно. То, что хранится в древнем заснеженном храме на Черной Горе, в обиталище Злой Колдуньи.

Последние месяцы убили в Эйде страх напрочь. Остатки страха. Почему бы и не рискнуть? Что уже терять?

Тот обряд нужно проводить в полночь. Эйда упросила служительниц оставить ее возле Зерцала до часу ночи. Нет лишь кинжала. Зато есть острая шпилька для волос. Ирия бы справилась…

Кровь капала из проколотой руки. А Эйда медленно — нараспев, как в том романе — полушепотом твердила: «Эйда Таррент».

Сначала не происходило ничего. Потом… в зеркальной глубине вдруг исчезло отражение. Исчезло — и всё. Ни самой Эйды, ни даже комнаты…

Медленно-медленно, как из тумана, в Зерцале появились незнакомые серые стены, сводчатый потолок, зловещий полумрак, свечи у странного возвышения в центре…

Склеп. Или заброшенная часовня. Не хватает только полной луны и волчьего воя. Но первую с успехом заменяют тусклые факелы у стен и бледные свечи вкруг возвышения. Будто место для гроба. Нет, что тогда за ложбина вдоль черного камня? Вдоль… алтаря.

Комната колыхнулась, гладь Зерцала подернулась рябью…

— Подожди! — Эйда, закусив губу, вторично проколола руку. — Мирабелла Таррент, Мирабелла Таррент, Мирабелла Таррент!..

Зловещая сводчатая часовня вернулась. Но теперь от алтаря видны лишь три свечи и отблеск четвертой.

На первом плане — отдаленный вход. За ним скрыт непроглядно-черный коридор. И в нем кто-то есть. Кто-то, кто спешит сюда…

Часовня неотвратимо дрогнула. Но прежде чем видение погасло — отблески факелов обрисовали гибкий силуэт змеи. С головой ничуть не меньше человеческой…

2

Она сумела не закричать. Потому что бежать невозможно, а звать на помощь — некого. Теперь необходимо собрать все силы — чтобы правдоподобно солгать Учителю. Если он придет.

Эйда сама не знала, как и почему, но, глядя в Зерцало Истины, отчетливо поняла: нет у нее здесь никаких друзей, «братьев» и «сестер». Как и в любом другом месте. Ни у нее, ни у Мирабеллы. Раз уж Эйда — сумасшедшая мать, никак не желающая поверить в смерть ребенка, то лучше положиться на собственное мнение и во всём остальном.

Мирабелла — жива. Она — здесь, у этих! А вот сколько они обе теперь проживут — один Творец ведает. Или Темный…

Учитель не навещал Эйду уже несколько дней — и теперь ясно, почему.

Зато пришли другие.

Эйда узнала лишь одну из «сестер» — та как-то приходила вместе с Учителем. Остальных — как на подбор молодых, красивых и нарочито-скромно одетых в простые туники из белого полотна — старшая дочь Эдварда Таррента видела впервые. Уже знакомая «сестра» сообщила, что они пришли одеть Эйду для праздника.

То ли гостья, то ли пленница со вздохом отдала себя в руки… тюремщиц. Хотя уж что-что, а снять простое домашнее платье без шнуровки, с одним поясом, сумела бы и сама. Равно как и натянуть белую, как у прочих девушек, рубаху и распустить волосы. В монастыре прислуги не было.

Завтрак девы в белом принесли сюда же. Или это был ужин. Эйда давно потеряла счет дням.

Дамы удалились, пообещав вернуться через час.

Эйда осторожно отпила из бокала.

И от беспросветной тоски захотелось взвыть. Очередная ловушка! А ты чего ждала?

Учитель говорил, что «гостье» предстоит путешествие. Это и есть тот самый «праздник», ради которого ее собираются опоить невесть чем?

А вот возвращать им невыпитое вино нельзя. В монастыре Эйде не раз и не два пара крепких сестер вцеплялась в руки и плечи, а третья вливала в глотку сонную дрянь.

Дело ясно, как Светлые Сады Творца, куда Эйду Таррент никогда не примут. Ее опять использовали. Или попытались. А получив, что нужно, или, напротив, убедившись в полной бесполезности — нашли пленнице новое применение.

Значит — от вина нужно избавиться. Куда вылить? Как назло — в комнате ни единого пустого сосуда, кроме… Ну, разумеется!

Вне всяких сомнений, жидкости из этого бокала — в ночном горшке самое место! И сок из чаши пойдет туда же. Лучше перетерпеть жажду, чем бессмысленно улыбаться, когда придут резать. А что точно придут, можно уже не сомневаться.