Медленно сделав нескольких вдохов, он опустил голову и почесал шею большой рукой. Его дыхание стало затрудненным, а вздох вышел размером с Аляску.

— Прости меня, — тон его голоса грубее, чем когда-либо, будто просеянный через песок и затем прикрытый осколками стекла. Тем не менее, его слова прозвучали как самые искренние и сердечные слова, вылетающие из его рта, по крайней мере, передо мной.

Но все равно, этого недостаточно.

— Я могу простить тебя. Уверена, когда меня не было рядом, ты в итоге сожалел об этом... — я убрала очки на макушку и потерла лоб тыльной стороной ладони, возвращая очки на место. — Слушай, это плохое начало для фальшивых отношений, ты так не думаешь?

— Нет, — он слегка приподнял голову, но достаточно, чтобы я увидела темно-кофейного цвета глаза и ярко-янтарную радужку, окружающую зрачки, которые впивались в меня, прикрытые длинными ресницами. — Я всегда учусь на своих ошибках. Однажды мы были хорошей командой. Мы снова ею станем.

Он полностью поднял голову, ямочки на его щеках появились из ниоткуда, и он поднял руки, обхватив голову.

— Я не очень хорош в подобных вещах. Я лучше дам тебе деньги, чем буду умолять, но я сделаю это, если это то, чего ты хочешь, — признался он, его голос был уязвимым, как никогда. — Ты единственный человек из всех, который, как я бы хотел, сделал это со мной.

Почему все не может быть просто белым и черным?

— Я не прошу тебя умолять меня. Да ладно. Все, что я когда-либо хотела от тебя... я даже не знаю. Может, я хотела думать, что ты заботишься обо мне, хотя бы немного после всего этого времени, и это бессмысленно. Ты хочешь, чтобы это была бизнес-сделка, и я понимаю. Из-за этого я просто чувствую себя дешевкой, потому что знаю, если бы попросил Зак, я, вероятно, сказала бы «да» с самого начала, потому что он мой друг. А ты даже в своей голове не мог сказать мне «доброе утро».

Он вздохнул, потянув вниз ухо большим и указательным пальцем. Опустив взгляд на кухонную стойку, он предложил:

— Я могу быть твоим другом.

Опоздал на два года.

— Лишь потому, что тебе что-то надо.

Отдаю ему должное — он не пытался спорить со мной.

— Я могу быть твоим другом. Могу попробовать, — произнес он низким, искренним голосом. — Друзья требуют большого количества времени и усилий, но... — Эйден со вздохом посмотрел на меня. — Я могу это сделать. Если это то, чего ты хочешь.

— Я очень злюсь, думая обо всем; не знаю, хочу ли я теперь вообще этого. Вероятно, это не то, чего я всегда хотела. Не знаю. Я просто хочу, чтобы ты видел во мне личность, а не просто человека, которому ты даже не должен говорить «спасибо». Так что слова, когда ты говоришь, что хочешь быть моим другом, кажутся вынужденными.

— Извини. Я знаю. Я одиночка. Всегда был одиночкой. Не помню, когда у меня в последний раз был друг, который не играл в футбол, и даже тогда, обычно, это длилось недолго. Ты знаешь, как много это значит для меня. Знаешь, как серьезно я это воспринимаю, может, даже лучше, чем большинство моих коллег по команде, — объяснил он так, будто ему пришлось приложить все свои усилия, чтобы сделать это признание.

Я искоса посмотрела на него.

Он продолжил:

— Я знаю, тебе это известно. И я также могу принять ответственность за то, что никогда не был вежлив с тобой, хорошо? Я говорил, что не очень хорош в дружбе, никогда не был, и легче вообще не утруждать себя попытками.

Если это был не самый нелепый комментарий, когда-либо вылетавший из его рта, тогда не знаю, что это было. Но я не сказала этого вслух.

— Если бы ты действовала мне на нервы, я бы уволил тебя в первый же раз, когда ты показала мне средний палец.

Я поняла, что чувствую себя не очень польщенной.

— Ты хороший работник. Я говорил тебе это. Мне нужен был ассистент, Ванесса; я не хотел иметь друга. Но ты хороший человек. Ты напряженно работаешь. Ты целеустремленная. Это больше, чем я могу сказать о ком-то, кого встречал в своей жизни за долгое время, — это большое адамово яблоко дернулось, и он посмотрел прямо на меня. — Мне нужен друг — мне нужна ты.

Он пытается подкупить меня своей потрясающей, такой редкой дружбой? Или я просто циничная сволочь?

Пока я смотрела на черты его лица, я поняла, что была идиоткой. Это Эйден. Может, он и сделал нечто ужасное, не защитив меня, но если серьезно над этим задуматься, вероятно, он и Зака не стал бы защищать. Он снова и снова говорил в интервью, что хочет лишь сфокусироваться на своей карьере, пока она у него есть. В каждом интервью, что когда-либо проводили с его тренерами, говорилось одно и то же: он самый целеустремленный, трудолюбивый игрок, с которыми они когда-либо работали.

Он начал играть в футбол в первый год старшей школы. В первый год. Самые лучшие игроки НФЛ на поле с тех пор, как научились ходить. «Тем не менее, у Эйдена есть призвание», — сказал его школьный тренер Лесли. Он в мгновение ока стал феноменом и поступил в университет по футбольной стипендии. Не просто в заурядную колледж, а в самый лучший. Тот, в котором он выиграл несколько чемпионатов и даже получил диплом.

Черт возьми.

Боже, черт возьми.

Он бы не просил меня об этом, если бы не думал, что должен.

И я отлично знала, люди не меняются, пока не захотят этого, а это мужчина, который делает то, что решил.

Из моих легких вырвался жалкий, смиренный вздох. Ответ на то, о чем он меня просил, засел в моей голове, на кончике моего языка, свернулся в моем животе. Существует ли какой-нибудь возможный ответ, который не сделает из меня самую большую идиотку на планете?

— Предположим, что мы сможем это сделать. Как дол... как долго мы должны оставаться же... — я не смогла произнести это слово с первой попытки. — Оставаться женатыми? — выговорила я тихим голосом.

Отвечая, он смотрел мне прямо в глаза.

— Пять лет покажутся менее подозрительными. Сначала мне дадут лишь условную зеленую карту. Через два года я получу постоянную.

Пять лет? Эйдену сейчас тридцать; ему будет тридцать пять. Мне двадцать шесть. Когда мы технически разведемся, мне будет тридцать один. Тридцать один — не старость, даже и близко нет. Цифра не кажется такой ужасной, как должна... если я серьезно рассматриваю идею согласиться.

Но все равно. Пять лет. За это время многое может произойти. Но что я точно знала, что никогда не смогу выплатить свои кредиты за десять лет, а тем более за пять, даже если продам машину, везде буду ездить на автобусе, отключу телефон и буду есть лапшу быстрого приготовления на завтрак, обед и ужин.

— Пять лет, — повторила я, выдохнув. — Ладно.

— В этом есть смысл?

Я окинула его взглядом, напоминая себе, что еще не сказала ему «да». Мы просто разговаривали.

— Да, в этом есть смысл. Если я скажу «да», чего я не делаю прямо сейчас, так что угомони лошадей, — позже я похлопаю себя по спине за свою напористость и твердость.

Он просто невозмутимо смотрел на меня.

— О чем ты еще переживаешь?

Я фыркнула.

— Обо всем.

Эйден моргнул.

— О чем? Я оплачу твои долги и куплю дом.

Думай, Ван. Все не может быть так легко. У меня есть честь, и я еще не полностью простила его за то, что он такой мудак, несмотря на его ранние манипуляции и вынужденные извинения. У моей гордости тоже есть цена, и эта мысль заставила меня тяжело вздохнуть и встретить его взгляд, который так долго заставлял меня смотреть в другую сторону.

— Что, если твоя карьера закончится завтра? — спросила я, несмотря на то, что из-за этих слов я была похожа на золотоискательницу. Это деловая сделка, и я буду вести себя соответственно.

Одна его бровь забавно приподнялась.

— Ты знаешь, сколько денег на моем банковском счету.

В его словах есть смысл.

— Если я не буду работать всю оставшуюся жизнь, то буду в порядке. Ты знаешь, я не безответственно отношусь к своим деньгам, — заявил он почти оскорбленно. Под этим он имел в виду, что все еще сможет выполнить то, что обещал мне, и в итоге у него все еще будет все хорошо.