И снова, если бы меня так сильно не пугали темные и маленькие пространства, то ничто из этой ерунды не показалось бы мне важным. Мы не навсегда застряли внутри, и лифт вдруг не упадет, и мы не умрем.

Надеюсь.

Вдруг лифт резко дернулся, женщина в углу закричала, а лампы в потолке на секунду замигали и снова погасли.

К черту все это.

С навыками, которыми не знала, что обладаю, я приподнялась и скользнула на колени Эйдену так быстро, что даже не поняла, что делала, потому что если бы я над этим задумалась, то уж точно никогда такого не сделала бы. Ни в коем чертовом случае. Но, если честно, я поступила именно так.

Я у Эйдена на коленях. Он сидел, его ноги были скрещены, мускулистые бедра обхватывали как в коконе мои бедра, его подбородок находился прямо около моего уха. Меня охватила дрожь.

Эйден выпрямился позади меня; его бедра напряглись под моей попой.

И именно тогда я ощутила стыд.

— Прости, — извинилась я, поднимаясь.

Его ответом стало:

— Заткнись.

Он положил руки на мои голые голени, притягивая меня обратно к нему; моя спина прикоснулась к его твердой груди, и я поняла, что его футболка полностью промокла из-за дождя. Но мне было плевать. И его ноги расслабились подо мной.

Мне казалось, будто я сидела на кресле-мешке. Большом, твердом, мокром мешке, который дышит... и у него две руки, которые обнимают мои голые колени. И у меня вырвался жалостный, глубокий вдох, и я расслабилась в объятиях Эйдена.

Большим пальцем он круговыми движениями поглаживал чувствительное местечко на внутренней стороне моего колена, вызывая у меня очередной вздох.

Здоровяк пробубнил что-то у моего уха, его теплое дыхание подействовало на меня успокаивающе.

— Не хочешь рассказать, из-за чего все это? — шепотом спросил он.

— Не очень, — пробормотала я, сцепляя руки на коленях.

Он насмешливо усмехнулся и замолчал, пока...

— Ты сидишь на мне. Полагаю, ты мне должна.

Я снова попыталась вырваться, хотя мне этого не хотелось, но эти большие руки сжали меня еще сильнее, он раскрыл свою ладонь, и теперь его пальцы накрывали мое колено и часть моего бедра.

— Прекрати. Я дразню тебя, — сказал он.

Дразнит меня? Эйден? Я вздохнула, не открывая глаз.

— Я боюсь темноты, — как будто это не очевидно.

Он, кажется, даже не дышал.

— Ага, это я понял. Я бы дал тебе свой телефон, чтобы использовать его как фонарик, но после того, как я с тобой поговорил, у меня села батарея.

— Ох. В любом случае, спасибо, — я сделала еще один глубокий вдох. — Я, правда, боюсь темноты, как здесь, когда я не вижу ничего. Это началось, когда я еще была ребенком, — объясняла я напряженно.

— Почему? — встрял он.

— Что, почему?

Из него вырвался раздраженный вздох.

— Почему ты боишься темноты?

Я хотела спросить, на самом ли деле он хочет знать, но, конечно же, это так. Я не обязана желать рассказать ему — да я никому не хочу об этом рассказывать — но в его словах есть смысл. Мне двадцать шесть, а я сижу на его коленях после приступа панической атаки, и все потому, что выключился свет. Полагаю, я вроде как должна ему.

— Это глупо. Я знаю, что это глупо. Ладно? Когда мне было пять, мои сестры... — хотя уверена, я должна винить Сьюзи, так как именно она была главным умом этого инцидента... — заперли меня в шкафу.

— Поэтому тебе страшно? — хватило у него смелости спросить до того, как я успела продолжить.

— На два дня без света, — закончила я.

Отреагировал Эйден не голосом, мне показалось, будто пришло в движение все его тело. Миллиметр за миллиметром он полностью напрягся, от пальцев ног до макушки.

— Без еды и воды?

От меня не ускользнул тот факт, что он подумал о такой маленькой детали. И это самая ужасная часть. По крайней мере, сейчас я думала, что это самая ужасная часть истории.

— Они оставили мне воду и конфеты. Еще чипсы.

Эти сучки, даже в семь, восемь и девять лет уже были порочными. Они все спланировали.

Она запланировали запереть меня там, потому что не хотели за мной присматривать, пока мамы нет дома. Ради всего святого, они не хотели играть со мной. Прежде чем уйти, они насмехались надо мной за дверью.

Я вздрогнула, хотя мне этого и не хотелось.

— Где была твоя мама? — спросил он своим устрашающе спокойным голосом.

Не уверена, что вдруг в этих воспоминаниях, которые я оттолкнула подальше, заставило меня чувствовать себя пульсирующей, болезненной раной. Из меня вырвался неконтролируемый длинный вздох.

— Думаю, тогда она с кем-то встречалась. Возможно, это был отец моего младшего брата.

Я плохо все помню. Он несколько лет то появлялся, то исчезал из наших жизней. Единственное, что я точно знаю, тогда ее дома не было.

— Иногда она на несколько дней исчезала, но это было моим бременем.

— Кто тебя выпустил?

— Они, — они открыли дверь и издевались надо мной за то, что я повела себя как ребенок и описалась. Мне понадобился час, чтобы заставить себя выйти оттуда.

— Что случилось потом? — он до сих пор говорил этим спокойным, терпеливым голосом, который просто кричал «неправильно» во всю силу своих легких.

Я задрожала из-за злости и стыда.

— Ничего.

— Ничего?

— Нет.

— Ты рассказала матери?

— Конечно, я рассказала матери. Они заперли меня в ее шкафу. И я описалась там. Ей пришлось заменить ковер, потому что он так ужасно пах, — я ужасно пахла. Мои руки были изодраны от того, что я колотила дверь, а голос охрип из-за того, что я кричала и просила их меня выпустить... или, хотя бы, включить свет... или включить свет в спальне... но безрезультатно.

Понятия не имела, чем они занимались эти два дня, что я была там, и, к счастью, мне на это плевать.

Мне это не волновало. Потому что нельзя оставлять детей одних в таком возрасте.

Его грудь вздымалась за моей спиной, будто ему было трудно дышать.

— Она ничего не сделала с твоими сестрами?

Я хотела свернуться в клубок и исчезнуть. Его тон действовал мне на нервы, широко раскрывая края раны, которая называется «мое детство», чтобы заглянуть внутрь. Из-за этого я чувствовала себя маленькой.

— Нет. Она наорала на них. И все. То есть, после этого она оставалась дома месяц или два... — как я помню, это именно то время, когда она почти всегда была трезвой, — и каждую ночь я спала с ней. После этого, я перенесла свои вещи и делила комнату с младшим братом, — и я стала запирать дверь спальни.

На несколько секунд поглаживающие движения его пальцев на моих коленях замедлились, и клянусь жизнью, это оказался подсознательный жест, потому что он до сих пор тяжело дышал.

— Мне приходилось спать с включенным светом, — призналась я, ощущая, как его грудь приподнялась подо мной. Тупо, тупо, тупо. — Не знаю, зачем я тебе все это рассказала. Не смейся надо мной.

Повисла пауза. Затем послышалось:

— Не буду, — пообещал он просто. — А я-то думал, почему у тебя было так много ночников в квартире и в твоей спальне.

Я знала, что он заметил.

— Пожалуйста, не рассказывай Заку. Ему может прийти в голову спрятаться под кроватью, когда я сплю, и напугать меня до смерти.

— Не расскажу, — он обхватил ладонями мои колени. Его руки обняли меня по бокам. Дыхание Эйдена у моего уха было размеренным, но не ровным. — Это не глупо, что ты боишься. Ты не должна стыдиться. Это остальным должно быть стыдно за себя.

В ответ я смогла лишь кивнуть, но не была уверена, знает ли он об этом или нет. Из моей груди вырвался еще один резкий вздох, как порыв, и, закрыв глаза, я коснулась местечка под его коленом.

— Спасибо, что помог мне успокоиться, Здоровяк. Я давно так не теряла контроль.

— Не волнуйся об этом, — пробормотал он в ответ.

Я не убирала руку, и кончики моих пальцев касались грубых волос у него на ноге. Мое дыхание было слишком громким, а сердце до сих пор билось неровно, в то время как у Эйдена сердцебиение было мягким и едва слышным. Я сосредоточилась на своих вдохах и выдохах.