Но что делать с дурочкой Джин, которая путается под ногами? Жаль, она не пьёт бренди. Но она единственная, кто может проболтаться. Разумеется, большой опасности нет. Вирджиния — дура, но при всей своей дури она не может не понимать, что Сесили прекрасно известен адрес мистера Хардинга с Харли-стрит. Тявкнуть она не осмелится. Или осмелится? В любом случае, во время похорон Крайтона надо держаться к ней поближе: упаси Бог эта дура расчувствуется и чего-нибудь вякнет не к месту.

Впрочем, одёрнула она себя, не следует спешить. Нужно спокойно понаблюдать, как лягут карты, и действовать соответственно.

Рассуждая о похоронах мистера Крайтона, Сесили оказалась близка к истине. Оставшись один и задумавшись о странном поведении шлюхи Сесили, Крайтон налил себе остатки коньяка из оставленной любовницей бутылки, потом вспомнил о мисс Тэннант-Росс, занимавшей в последнее время все его мысли. Он всё равно заполучит эту наглую девицу себе в постель. Но этим дело не ограничится. Он ещё и ославит её. Будет знать, как хамить ему.

Он выпил коньяк и направился в спальню, за размышлениями о мести не сразу заметив, что у коньяка какой-то странный привкус. Он, рухнув на постель, провалился в сон, но вскоре проснулся от страшной боли в брюшине и мерзкой отрыжки с горьким привкусом. Потом его затошнило, он еле дополз в туалетную комнату. Обильная рвота сменилась страшной болью в печени и головокружением и в последнем озарении, предварявшем помутнение разума, Крайтон все понял.

— Эта мерзавка отравила меня, — прохрипел он.

Но услышать его было некому.

Леди Дороти готовила дом к приёму гостей.

Снимались ковры, полировались полы, обсуждали блюда и рассчитывали порции, нанимали оркестр и заказывали цветы. Черити же снова посвящала дни шитью, чтению, одиноким конным променадам и прогулкам в клуатре храма, где через два дня после визита Клэверинга ей довелось встретиться с пастором Энджелом Стэнбриджем.

Она сразу окликнула священника.

— Мистер Стэнбридж, помните, — замялась Черити, — я спрашивала вас о людях с зеркальными глазами? Вы сказали, что это живые мертвецы. Но вы тогда сказали, что есть и другие. Какие другие?

Пастор несколько минут вспоминал, о чём был тогда разговор, потом кивнул.

— Да, вспоминаю, я тогда сильно шокировал свою супругу. Но дело в том, Черити, что зеркала не всегда прячут пустоту. Они могут маскировать и тайники, отвлекая внимание любопытных от потаённых сокровищ. Зеркала тешат наше самолюбие, и мы редко думаем, что там, за зеркалом? Сильные и умные ставят зеркало впереди себя — тебе кажется, что ты видишь глубину зеркала и себя в ней, но самого главного, того, что за зеркалом, можешь и не заметить. Ведь самое важное и истинное, в чём каждый искренен, что составляет зерно и соль жизни, происходит тайно, на виду же лишь оболочка, скорлупа, в которую человек прячется, чтобы скрыть душу.

— Но разве это не лицемерие — прятать свою сущность?

Пастор усмехнулся.

— Чрезмерная откровенность столько же неприлична, дитя моё, как чрезмерная нагота. Никогда не позволяй видеть себя насквозь. Прячь свое сердце от бессердечных. Каждая жизнь держится на тайне, и недаром говорит писание: «В устах глупых сердце их, уста же мудрых в сердце их». Да, скрывать что-либо от людей опасно, но ещё опасней ничего от них не скрывать. И потому остерегайся переносить вести из одного дома в другой, разглашать откровенные застольные речи и семейные разговоры. И эта скрытность — мудра и целомудренна, дитя моё. Душа нуждается в покровах не меньше тела. Подлинно мы наги только пред Богом.

Черити задумалась.

— Тайник за зеркалом? Странно. Я видела людей, скрывавших свои мысли, но я читала их, как книгу, но были люди, которые, казалось, ничего не скрывали, а я не могла понять их. То, что говорится прямо, понимается порой хуже намёка.

Пастор Энджел рассмеялся.

— Ты так невинна, Черити, что можешь порой сказать страшные вещи, — священник вздохнул. — Что же, Бог долго не давал проступить твоей красоте и это промыслительно. Дурнушки часто умнее прочих: у них в отрочестве остаётся куда больше времени для учения и размышлений, чем у их красивых сверстниц, — он покачал головой. — Что же, крошка Черри, если можешь, будь умней других, только никому об этом не говори.

— Такой совет мог дать только тот, кто сам умней других, — рассмеялась Черити и тут же стала куда серьёзней. — А скажите, почему мистер Клэверинг у Кассиди пригласил танцевать только меня? Он же не мог не понимать, что не на шутку может осложнить мне жизнь. Но что ему до меня? А если он хотел подразнить всех остальных, то зачем? Он не похож на фигляра.

Пастор опешил и несколько раз сморгнул.

— При чём тут фиглярство? Клэверинг же не слеп. Для мужчины нет ничего прекраснее, чем нежная девушка, обладающая мирным духом. Там, где красота, и доказывать нечего — ни графу, ни конюху.

— Но там было много молодых красавиц.

— Две, — хмыкнул пастор, — ты и мисс Клэверинг. У его сиятельства и выбора-то не было.

Черити с укором вздохнула, глядя в искрящиеся смехом глаза священника.

— Вы хотите сказать, что моя кузина и мисс Кассиди некрасивы?

Священник завёл глаза в небо и усмехнулся.

— Женская красота — вещь причудливая, как поэзия, крошка Черри, и ей также трудно дать определение. Могу лишь сказать, что я венчаю молодых уже двадцать пять лет, и не устаю удивляться тому, сколь затейливы человеческие вкусы и сколь нелепы предпочтения. Но могу сказать, что красиво любое женское лицо, одухотворённое живой мыслью и добродушием. К сожалению, лица мисс Кассиди и мисс Хейвуд этим не украшены. А мистер Клэверинг показался мне весьма неглупым мужчиной. Из чего же ему было выбирать?

Черити ничего не ответила, лишь взглянула на пастора с немым укором. Она недоумевала.

— Я думаю, Черити, — продолжал священник, — что ты должна быть очень осторожной. На тебя привыкли смотреть как на нечто незначительное, и то, что из грубого кокона вдруг выпорхнула прекрасная бабочка, многим придётся не по нраву. Кстати, — помрачнел мистер Энджел, — не очень доверяй и этой компании — мистеру Крайтону, Джорджу Арбетноту, Энтони Хэйвуду и, увы, моему, сынку.

Черити вскинула глаза на пастора.

— Вашему сыну? — переспросила она, уточняя.

— Льщу себя надеждой, что он просто ещё не созрел духом, но пока его суждения по многим вопросам огорчают меня. Юношеские бунты естественны, лишь бы они не затягивались. Я был бы рад оторвать его от этой компании, но пока это не в моих силах. Но я молюсь об этом. Каждый день молюсь.

Черити улыбнулась пастору. Её растрогали его слова. То, что он, такой мудрый и сведущий, признавался ей в своей слабости, говорило о настоящем доверии, а его предупреждение было подлинной заботой о ней. Почти отцовской. Хотя, подумала она, на месте пастора она не молилась бы о вразумлении сынка, а задала ему трёпку. Вожжами на конюшне.

Привыкнув доверять и пастору, и миссис Стэнбридж, Черити ощутила, что священник искренен с ней, а вот миссис Кассандра — нет. Что до Остина, то Черити услышала вполне достаточно от Вирджинии. Ей она уж точно поверила: Джин могла что-то неправильно понять из разговора, но придумать такое — не могла. Ума бы не хватило.

Черити подлинно решила избегать и Остина, и Энтони. Да всех остальных тоже. Это означало, что она оставалась совсем одна. Впрочем, а что всерьёз изменилось? Разве она не провела в одиночестве годы? Просто горько было думать, что человек, впервые в жизни пригласивший её танцевать, столь дурного мнения о ней, но разве это худшее, что ей довелось пережить?