— Вацлав! — в панике бормочу я, глядя, как его зрачки расширяются, наливаясь чернотой. — Вацлав, нет, только не так, пожалуйста! Я же люблю тебя. Вернись, слышишь, вернись!

Жизнь стремительно уходит из его глаз, уступая место гибельной черноте. Руки, сжимающие мои, слабеют с каждой секундой.

— Ты нужен мне, — твержу я, как заклинание.

Именно эти слова, сказанные им, вытащили меня из пропасти безумия, и я цепляюсь за них, как за спасение, и повторяю — но он меня уже не слышит. Его пальцы отпускают мои, голова безвольно падает мне на колени, глаза закрываются, пряча полностью затопившую их черноту.

— Ну что, ты довольна? — кричит Громов, которого оттесняют к окну Гончие. — Он умер из–за тебя! Из–за тебя, гнусная тварь!!

Рядом опускается Аристарх, берет Вацлава за запястье, потерянно сообщает:

— Он мертв.

И в ту же секунду я умираю.

Вацлав

Если после новогодней ночи у него и оставалась надежда, то известие о наследстве одним росчерком пера на бумаге нотариуса стерло их с Жанной будущее. Богатая наследница и неприкаянный Гончий — ну не смешно ли? Теперь ее окружит свита из принцев, арабских шейхов, нефтяных магнатов, голливудских идолов. Ее жизнь станет чередой балов и светских раутов. Ему нет места ни на ее празднике жизни, ни в одном из принадлежащих ей замков. И его желание однажды увидеть ее среди своей команды так и останется несбыточной мечтой…

Он уже смирился с потерей Жанны, когда его разыскал убитый горем Аристарх. «Подозревается… в трех убийствах… суд». Он никак не мог понять, о чем тот толкует. А когда Аристарх сказал, что обвинением руководит Андрей, Вацлав понял, что дорога каждая минута. Если он не предъявит Андрею настоящего убийцу, тот Жанну не пощадит.

— Ты поедешь со мной? — сломленно проговорил Аристарх.

— Вылетаем первым же рейсом.

Он смирился с тем, что потерял Жанну из–за богатства. Но не мог допустить, что потеряет ее из–за судебной ошибки. Он вытащит ее, чего бы ему это не стоило, если только…

— Ты снимала Слезу?

Ее молчание было адом. Невозможно даже допустить, что Жанна могла совершить преступления, которые ей приписывают. Она не была убийцей, уж он–то знал. Ей приходилось убивать под влиянием обстоятельств, но то были совсем другие обстоятельства. Если только кровь Жана не оказалась сильнее, если только разрушительная сила француза не подчинила ее себе. Тогда уже он ничем не сможет помочь. Только проследить за тем, чтобы смерть ее была легкой.

Но пока еще есть надежда. Слеза Милосердия была спасительным алиби. И если Жанна не расставалась с ней, она спасена.

Он схватил ее за плечи, словно желая вытянуть из той пропасти, что под ней разверзлась.

— Ты ее снимала?

— Нет, — испуганно выдохнула она. И он едва не закричал от облегчения.

— Хорошо. — Он рывком притянул ее к себе, поцеловал в висок, чувствуя, как бьется под губами тонкая жилка. — Тогда я тебя вытащу.

Она доверчиво прильнула к нему всем телом, и сдерживаться уже не было сил. Этот поцелуй на краю пропасти вобрал в себя все несбывшиеся поцелуи, все непроизнесенные вслух признания, всю нерастраченную нежность. Встреча их губ — это прыжок в небо, это — парашют за спиной, это — восторг полета, это — передозировка счастья. Еще немного — и сердце кометой взорвется в груди, не выдержит этого нечаянного счастья… Он нашел силы отстраниться, отвел глаза — не в смятении, подальше от соблазна. Невозможно видеть ее раскрасневшиеся от поцелуя губы и не припасть к ним снова.

«Не хватало еще, чтобы он извиняться принялся!» — донеслись до него сердитые мысли Жанны.

— Нет, — он встретился с ней взглядом, стараясь не смотреть на губы, вкус которых еще ощущал на своих губах, — извиняться я не буду.

— Я думаю, что ты прилетел за столько километров не для того, чтобы целоваться с узницей в подземелье, — запальчиво бросила она.

— Я прилетел потому, что не мог не прилететь, — вырвалось у него.

Она смотрела на него в ожидании. Но он не произнес ни слова — не потому, что не хотел. Потому что не время. Не сейчас, когда над ней дамокловым мечом висит приговор, и не здесь, не в этой сырой мрачной камере. Он обязательно ей скажет. Потом, когда все обвинения будут сняты, когда страх в ее глазах вновь уступит место радости жизни, когда она перестанет чувствовать себя зависимой от него, как сейчас, когда он — Гончий, а она — обвиняемая. Тогда он скажет и станет ждать ее ответа, как приговора. А пока надо заняться делом и как можно скорее выйти на след настоящего убийцы, чтобы отменить ментальный допрос…

— Отсрочки не будет. — Андрей стоял насмерть. — Все улики против нее. Допрос состоится завтра.

— Дай мне хотя бы два дня. Два дня — я не прошу больше. — Он просил отсрочки не для нее, для себя.

— На это нет никаких оснований, — отрезал мальчишка.

— Андрей, я прошу тебя, в память о тех днях, когда мы работали вместе…

— Единственное, что я могу для тебя сделать, — с неохотой произнес тот, — так это утвердить тебя вторым наблюдателем.

Он что, издевается? Допрашивать ее, зная, какую боль ей при этом причиняет? Из защитника сделаться ее палачом? Вырывать из ее памяти воспоминания, понимая, что каждое такое вмешательство может помутить ее разум?

Ему хотелось набить мальчишке морду. Но вместо этого он, стиснув зубы, кивнул:

— Согласен.

Голова налилась свинцом, виски пронзило автоматной очередью — как тогда, когда допрашивали его самого. Он знает, каково это, когда посторонний человек роется в твоем сознании, выискивая самое тайное, самое сокровенное, обнажая самые дорогие воспоминания и самые постыдные секреты. Он постарается уберечь от этого Жанну, он не позволит Андрею причинить ей боль. На все факты, свидетельствующие против, он попытается найти доказательства ее невиновности. Пусть он не смог оградить ее от ментального допроса, у него еще есть шанс спасти ее от самого страшного…

— Вернись, — повторяет он, вытягивая разум Жанны из черного смерча безумия, — вернись, тебе туда не нужно.

Сердце замирает от отчаяния и чувства вины: не уследил, не уберег. Андрей коршуном накинулся на воспоминания об убийствах, которые Жанна стремилась вычеркнуть из своей памяти и спрятала так глубоко, что Гончему пришлось вырывать их из подсознания с корнем, как сорняки. Но этого Андрею показалось мало, он заставил ее переживать их снова и снова, с каждым разом повергая ее в безумие.

А теперь даже Вацлав не может выцепить ее обратно, этот смерч сильнее его. И только сама Жанна может его победить. Если захочет. Он наклоняется к ней и, боясь не успеть, шепчет:

— Ты нужна мне.

Успел. Услышала, захотела… Черный омут безумия в глазах сворачивается до точки зрачка.

— Очнулась, — с облегчением выдыхает Аристарх и отталкивает его в сторону, чтобы обнять внучку.

Аристарх поседел за этот вечер, ему пришлось еще хуже. Вацлав хотя бы был здесь, пытался помочь. Аристарху оставалось только ждать…

Он, пошатываясь, вышел из особняка, закрыл за собой входную дверь, прислонился к каменной стене, не в силах сделать ни шага. Как он будет жить теперь? Зная, что Жанна его ненавидит? Как ненавидел он тех двоих, которые бесцеремонно обыскивали его мысли, оживляли Эвелину, заставили его заново пережить боль и ужас ее гибели, упивались его тоской и отчаянием, разбили вдребезги хрустальные воспоминания о счастье и оставили после себя одни руины? После ментального допроса Вацлав собирал свою душу по кирпичикам. Остается только надеяться, что у Жанны тоже хватит на это сил. Сил, чтобы жить дальше. О том, что она простит его, он и не мечтает. Все вернулось на круги своя. Он снова превратился в чудовище, и единственное, чего он заслуживает, — это ненависть красавицы, которая считает себя преданной и обманутой.

Но сейчас не время опускать руки. Счет пошел на часы. Того, что узнал Андрей и что он вот–вот сообщит старейшинам, хватит, чтобы вынести обвинительный приговор. Значит, у него есть всего несколько ночей на поиски настоящего убийцы. Он не даст Жанне умереть. Он отобьет ее у смерти, чего бы ему это ни стоило…