— Слишком много любопытствующих тогда приставали с расспросами ко мне и к моим ребятам. Всех и не упомнишь.

— Ты должен ее помнить! — настаивала я. — У нее очень яркая внешность — кудрявые рыжие волосы, белая кожа, зеленые глаза. К тому же она иностранка, не из наших, как ты мог ее не запомнить?

— Жанна, — прервал меня Вацлав, — вспомни, у нас в Москве много русских?

Я запнулась. Действительно, из–за главного правила вампиров менять страну каждые десять лет в Московском Клубе русских можно было пересчитать по пальцам. Даже старейшины сплошь иностранцы: Аристарх — француз, Моника — испанка, Руслан — хорват. К тому же Вацлав не особо жалует тусовки и может не знать в лицо всех вампиров, которые официально проживают в Москве. Вдобавок не все вампиры говорят по–русски, многие общаются на английском, так что Пандора, задавшая вопрос по–английски, не выделялась бы среди остальных белой вороной.

— Я не помню ее, — повторил Вацлав. — Прости. Но если увижу, то, возможно, вспомню.

— А этот Крис что–нибудь еще сказал тебе о ней? Кто она такая, чем занимается?

— О, — усмехнулся Вацлав, — это личность весьма любопытная. Пандора — новая королева сплетен.

— Кто? — поразилась я.

— Ты не знаешь? — удивился он. — Ну да, ты же никогда не была в Нью–Йорке…

— А еще в тысяче городов по всему миру, — задето уточнила я. — Не забывай, что мне всего лишь двадцать три, а не двести двадцать, как некоторым.

Вацлав пропустил мою шпильку мимо ушей и пояснил:

— Пандора — личность в Нью–Йорке весьма и весьма влиятельная. Неудивительно, что она обратила на себя внимание Жана.

Пандора

Ее собственное имя не нравилось ей с детства. А какие имена были у ее подруг! Кристабелла, Лаванда, Галактика, Старла[5], Даймони[6], Сиринити, Венеция — родители из богатых семей Нью–Йорка стремились дать своим детям уникальные, эксклюзивные имена, под стать золотой ложке от Тиффани и платьишкам от Донны Каран, в которые малышек наряжали с колыбели. Ей же досталось имя прабабки — Мэри, которое она по окончании колледжа легко заменила тем, что идеально ей подходило. С новым именем ей предстояло не только покорить нью–йоркский свет, но и завладеть им. Пандора — имя героини греческих мифов, не совладавшей с любопытством и открывшей тот самый ларец, в который боги заключили человеческие несчастья. В переводе с греческого Пандора значит «любознательная». Точное отражение ее пытливого характера. Однако, без сожалений распростившись с невыразительным именем прабабки, Пандора не собиралась распроститься и с родством. Прабабка была знаменитой личностью, и покорять нью–йоркский высший свет Пандора собиралась как правнучка той самой Мэри Саливан.

Прабабка была актрисой — более красивой, нежели талантливой. От ирландских предков ей достались тугие рыжие кудри, искристые зеленые глаза, нежная лилейная кожа в россыпи веснушек, которые она впоследствии густо замазывала театральным гримом, и упрямый характер. Сначала Мэри пыталась добиться успеха в театре и даже убедила директора труппы дать ей главную роль в премьерном спектакле. Когда постановка провалилась, публика обидно освистала актрису, а критики прошлись по ней своим злым пером, Мэри поняла, что счастья надо искать в другом месте. И нашла его в лице владельца сети отелей Джона Саливана, скучного неказистого мужчины средних лет, страдавшего от язвы желудка и разбитого сердца. Благосклонность Мэри чудесным образом исцелила Джона и от первого и от второго. Вскоре Мэри оставила сцену и быстро освоилась в новой для нее роли светской дамы. Когда Мэри не играла, она была довольно мила, обаятельна и интересна. Вскоре особняк Джона в Гринвич–Виллидж[7] сделался весьма популярным среди представителей нью–йоркской элиты. Джон, хоть и не любил шумные вечеринки, был счастлив, что число его знаменитых клиентов значительно растет за счет новых знакомых жены, и не скупился выделять средства для многочисленных благотворительных аукционов, балов и ужинов, которые один за другим устраивала Мэри. Так бывшая актриса придала фамилии Саливан, ранее ассоциировавшейся только с вывесками дорогих отелей, светский лоск и влиятельность. Останавливаться в отелях, принадлежащих Саливанам, стало не только респектабельно, но и модно. Сеть отелей росла, интерьеры модернизировались, постояльцы прибывали, состояние семьи возрастало с каждым годом. Джон не мог нарадоваться на супругу, а Мэри собрала в своем доме людей искусства, известных политиков, военных, литераторов, художников, актеров новомодного кино и артистов классического балета. В разные годы ее гостями были Айседора Дункан и Сергей Есенин, эксцентричный миллионер Говард Хьюз[8] и восходящая звезда Голливуда Кэтрин Хепберн, писатели Эрнест Хемингуэй и молодой Джером Сэлинджер, русский поэт Владимир Маяковский и многие другие.

Быть приглашенными к Саливанам в Нью–Йорке было все равно что разделить обед с английской королевой в Лондоне. На приемах, устраиваемых Мэри, вершились судьбы: соединялись знаменитые пары, создавались будущие знаменитые корпорации, художники находили поддержку меценатов, а промышленники встречали компаньонов…

Маленькая Мэри, названная в честь прабабушки, с восхищением слушала эти истории из уст матери, нервозной усталой светской дамы, которой было далеко до харизмы знаменитой родственницы. Девочке нравилось, что она почти не имеет ничего общего с блеклой внешностью матери, сероглазой шатенки, и унаследовала яркую красоту прабабки по линии отца: медные кудри, искрящиеся изумрудные глаза, нежную кожу с веснушками. Вот только большой рот все портил: в детстве Мэри дразнили губошлепкой и лягушкой. Никто в те годы не мог представить, что красивейшей женщиной мира в скором будущем признают Анджелину Джоли, девушку с пухлыми губами и крайне нестандартной внешностью. А вслед за тем все обладательницы губок бантиком, которые столь ценились в те времена, когда Мэри Саливан была ребенком, ринутся накачивать свои губы силиконом, чтобы соответствовать последним тенденциям моды.

Пока же маленькая Мэри нашла свой способ борьбы с обидчиками: стоило прошептать на ушко подружке, что у Изабеллы нашли вошек, а у Ральфа недержание мочи, как вскоре мальчик или девочка, обидевшие ее, становились изгоями. С ними никто не хотел разговаривать, а за их спинами раздавались обидные смешки. И не было ни единого способа восстановить мир, кроме как при всех попросить прощения у Мэри, и тогда, быть может, та с великодушием королевы, дарующей помилование висельнику, приняла бы извинения и пустила бы раскаявшегося обидчика обратно в компанию.

— Ну что за несносный ребенок! Как тебе только в голову пришло сочинить такое! — в очередной раз отчитывала мать маленькую Мэри, когда родители ее обидчика приходили с жалобами на обидные выдумки девочки.

Мэри, смиренно потупив взор, обещала больше никогда так не делать, а потом возвращалась в свою комнату и сочиняла очередную выдумку. Уже тогда девочка поняла, что сплетни могут дать великую власть над людьми, и не собиралась отказываться от нее. По мере взросления ее выдумки становились все хитроумней. Правда, случалось, что девушку обзывали врушкой либо слова ее подвергали сомнению, но Мэри извлекла для себя урок и впредь всегда подкрепляла свои сплетни фактами, подслушанными разговорами и заручалась поддержкой других сплетников.

В элитном колледже Манхэттена Мэри Саливан считалась негласной королевой, однако ее торжество омрачала официальная королева — белокурая красавица Джессика Миллер, переехавшая из Калифорнии в середине выпускного класса и покорившая всех парней своим южным загаром, белозубой улыбкой и приветливым нравом. А еще у этой воплощенной куклы Барби были те самые губки бантиком, о которых мечтала Мэри, тайком откладывая деньги на пластическую операцию по уменьшению губ. Но самый большой грех Джессики был в том, что уже на следующий день после ее появления в классе, домой ее провожал Том Хадсон, капитан школьной команды. Мэри была влюблена в него уже больше года и искусно плела сети вокруг красавчика–спортсмена, поставив себе целью стать королевой выпускного бала, а Тома заполучить в свои короли. Том же был так увлечен спортом, что и не подозревал о душевных терзаниях Мэри. Однако Джессика, совершенно некстати променявшая песчаные пляжи Малибу на городские джунгли Нью–Йорка, нарушила все планы Мэри.