— Разбитое не склеить. Таков порядок вещей. — Она повернулась к камню. — Эти ковчеги памяти времён создали не мы, они существовали задолго до нас. Мы лишь догадались, как ими пользоваться, хотя они по-прежнему непокорны и захватывают разум тех, кого сочтут недостойными. Когда-то народ, куда более великий, чем сеорда, творил чудеса и строил города, сплошь покрывавшие эту землю. А сейчас даже имени тех людей никто не помнит. — Она замолчала и вновь повернулась к огню, на её лице отразилась усталость. — Я надеялась, что наша с тобой последняя встреча будет радостной. Что ты поведаешь мне о жене и детишках, о долгих годах, прожитых в мире и покое.

— Мне жаль, что я расстроил тебя. — Ваэлин потянулся к её руке, зная, что ничего не почувствует, но всё равно накрыл её ладонь своей.

Она не ответила, и Аль-Сорна понял, что виденье рассеивается. Он вернулся к камню, протянул руку, чтобы коснуться его поверхности, но задержался.

— Прощай, Нерсус-Силь-Нин.

— Прощай, Бераль-Шак-Ур, — ответила слепая, не поворачивая головы. — Если выиграешь свою войну, возвращайся к камню — возможно, ты найдёшь того, кто захочет поговорить с тобой.

— Возможно...

Стоило прижать ладонь к камню, как вернулся солнечный свет, прогоняя ночную прохладу. Ваэлин набрал в грудь побольше воздуха и, стараясь, чтобы голос прозвучал властно, произнёс:

— Слепая женщина сказала своё слово...

Он умолк, увидев, что все двенадцать старейшин вскочили на ноги и уставились куда-то в сторону от него, а у Дарены глаза широко распахнуты. Песнь крови вдруг загремела в нём, он обернулся.

Рядом сидел зеленоглазый волк. Зверь так же внимательно смотрел на Аль-Сорну, как и прежде. Ваэлин не помнил, чтобы волк был таким большим: если бы тот поднялся на задние лапы, то сделался бы выше него. Волк облизнулся, поднял морду к небу и издал настолько громкий вой, что он заглушил все звуки мира, отзываясь болью в ушах.

Хищник опустил голову, и вой прекратился. На лес упала тишина, чтобы тут же исчезнуть — её разорвал ответный вой со всех сторон: волки Великого Северного леса отвечали зеленоглазому. Их клич все длился и длился, а волк поднялся, подошёл к Аль-Сорне и обнюхал его. Огромная голова находилась на уровне груди Ваэлина, а тот услышал песнь крови зверя: это была всё та же странная мелодия, что и в день смерти Дентоса, — настолько чуждая человеку, что казалась диссонансом. Но одна нота проступала совершенно определённо: «Доверие. Он мне доверяет».

Волк обнюхал его руку, лизнул, затем развернулся, прыгнул в заросли и серебристой тенью скрылся из виду. В тот же миг стих и вой.

Гера Дракиль и остальные окружили Аль-Сорну, из-за деревьев выступили невидимые прежде воины и присоединились к своим старейшинам. Среди воинов сеорда были и мужчины, и женщины: сжимая свои палицы, они двигались синхронно, как единое целое. Дракиль двумя руками поднял палицу, держа её над головой.

— Завтра на рассвете, — произнёс вождь, — я буду петь песнь войны. Я проведу вас через наш лес.

— Костров не жечь, деревьев не рубить, на зверье не охотиться. От провожатых не отдаляться и строй не покидать. Идти только туда, куда укажут сеорда.

Капитаны обменялись настороженными взглядами. Самым обеспокоенным выглядел Адаль.

— И каково же будет наказание за возможный проступок? — спросил последний.

— С моей стороны никакого, — ответил Ваэлин. — Сеорда заверили меня, что они проследят за соблюдением своих правил.

— Со своей стороны не могу не доложить вам о настроении людей, милорд, — продолжил Адаль. — Открытое неповиновение было быстро подавлено, как вы и приказывали, но на каждый роток не накинешь платок.

— Ну и что там у вас на этот раз? — устало спросил Ваэлин, убирая со лба влажные волосы.

Встреча с Нерсус-Силь-Нин растревожила его. её неведение заразило его томительной неуверенностью. Кроме того, он начал понимать, что власть не доставляет ему радости. «Вечно они чем-то недовольны», — раздражённо подумал он, а вслух произнёс:

— Сапоги им пятки натёрли? Или мечи слишком тяжелы?

— Они боятся леса, — ответил Норта. — И не могу сказать, что осуждаю их. Сам напуган до полусмерти, а мы ведь ещё не вступили в него.

— Понятно. Что же, те, кто так боится пройти между несколькими деревьями, могут проваливать на все четыре стороны. Разумеется, после того как сдадут оружие, обмундирование, вернут пайки и выплаченное жалованье. Пусть топают домой и ждут там воларского флота, а потом наслаждаются резней. Возможно, тогда они поймут цену своей трусости. — Шумно выдохнув сквозь сжатые зубы, он грохнул кулаком по столу с картой. — Впрочем, вы можете передать мне список самых языкастых, и я прикажу их немедленно выпороть.

— Лучше я сама поговорю с людьми, — предложила Дарена, пока капитаны переминались с ноги на ногу. — Постараюсь как-то развеять их страхи.

Ваэлин кивнул и жестом приказал брату Холлану подать ежедневный рапорт о состоянии припасов.

— Она вам что-то не то сказала, да? — спросила Дарена, когда капитаны вышли. Снаружи доносился привычный шум военного лагеря, изменявшийся по мере того, как армия готовилась к переходу через лес. — Из-за этого у вас испортилось настроение?

— Скорее, из-за того, чего она не сказала. У неё не нашлось для меня ответов, госпожа. Так что на нашем пути нас не будет сопровождать никакая высшая мудрость. Я видел обыкновенную уставшую старуху, которую посетило последнее в её жизни видение ненавистного ей будущего.

Дарена промолчала, не спуская взгляда с его лица. После возвращения из леса она постоянно так на него смотрела.

— Этот волк, — произнесла она наконец. — Он ведь вам знаком.

Ваэлин кивнул.

— Мне тоже. Это произошло в детстве, в ту самую ночь, когда меня нашел отец. Зверь первым разыскал меня и одарил, лизнув языком... — её глаза сделались пустыми, словно женщина впала в транс. Дарена встряхнула головой и поднялась. — Пойду произносить успокоительные речи.

Ни один из солдат не покинул войско. Слов Дарены вновь оказалось достаточно, чтобы обеспечить их преданность. «Они её любят», — подумал Ваэлин, глядя, как непринуждённо она ходит между солдатами, перешучивается с ними, похоже, зная каждого в лицо и по имени. Аль-Сорна понимал, что подобное ему недоступно: за ним шли либо из чувства долга, либо из страха. Оставалось надеяться, что любви к Дарене и страха перед ним самим окажется достаточно, когда войско сойдётся с воларцами.

Первыми вошли в лес гвардейцы Северной башни. Ведя коней в поводу, люди скрылись за деревьями, их сопровождали сеорда, молча наблюдавшие за каждым их шагом. Следом Ваэлин повёл первый пехотный полк. Он разделил свою армию на десять полков по тысяче человек, соответственно пронумеровав их и позволив полковникам самим выбрать себе знамёна. Первый полк состоял в основном из шахтёров, на их синем флаге красовались скрещенные кирки. Ими командовал, не без помощи сержантов гвардии, десятник Ультин из Разбойного Лога.

— Вона как повернулось-то, — бормотал тот, тараща глаза. — Я и в лес этот агромадный прусь, и полком командую под рукой ваш’лордства. А вот мой добрый папаша уверен, что все, на что я гожусь, это выносить зассанный горшок мастера.

— Как давно вы покинули Ренфаэль, капитан? — спросил его Ваэлин.

— Лучше просто Ультин, если не возражаете, ваш’лордство. Даже мои ребята не могут сдержаться и прыскают в кулак, когда вынуждены величать меня капитаном. Что, правду я говорю, наглые подземные собаки? — Он оглянулся на своих людей.

— Поцелуй меня в зад, Ультин! — выкрикнул один, шедший впереди, но перехватил тяжёлый взгляд Ваэлина, побледнел и опустил глаза. Видя пот, проступивший на лбу солдата, и страх на лицах его товарищей, с тревогой косившихся на окружавшую чащу, Ваэлин подавил окрик, готовый сорваться с губ.

— Из Ренфаэля я уехал уж годков пятнадцать тому, ваш’лордство, — ответил Ультин. — С тех пор и зову домом нашу вонючую дыру в земле. Хотя не скажу, что так уж истосковался по родине. Там была всего-навсего жалкая деревушка, в которой обитали грязные шахтёры, которым нищий лорд платил убогое жалованье. Так и я тянул лямку, пока не услышал о Пределах от заезжего лудильщика. Мол, там такой парень, как я, может загребать вчетверо больше — если, конечно, не забоится холода и дикарей. Ну, подкопил малость деньжонок, сел на корабль, и вот я тут. Никогда не думал, что придётся вернуться назад.