— Я предлагаю устрицы, морской язык по-деревенски…

Софи не удержалась от улыбки. Я ее предупредил.

Она громко заявила:

— Я возьму омара по-арморикански! Обожаю потрошить омара… Мужчин, впрочем, тоже…

— Так вас надо опасаться? — спросил он жеманно. — Но скажите, почему же в «Театре Франшиз» вы меня избегали? Ни взгляда, ни слова… Я так вас пугал? Или это был приступ педантизма?

Она засмеялась как девчонка. Этот смех поразил его до глубины души. Бог мой! Как она была прекрасна, как желанна! Наконец-то она сидела здесь, рядом с ним, как ему мечталось. Еще немного, и он бросился бы к ее ногам. Но это была война. Это — всегда война, особенно когда твой враг вооружен всей своей хрупкостью, изяществом и умом, способным нанести тебе любой вред…

— А я-то всегда считала педантом вас! Вы — настоящий господин-всезнайка! И потом вы, наверное, просто не мой тип, только и всего!

— Вы предпочли бы кого-нибудь вроде Ди Сангро…

— Этого хама? Мне не нравятся мужчины, путающие жизнь с комедией дель арте. Но скажите, почему вы так стремились занять место помощника Шаваля?

Он перешел в наступление:

— Чтобы иметь возможность руководить вами. Вы отказались стать Федрой. Но я нашел средство, чтобы заставить вас считаться со мной.

— Но зачем?

Она широко раскрыла глаза, полные невинного изумления. И конечно, Нат мог бы тут же ответить: «Потому что я вас обожаю, я хочу вас, я сгораю от желания вызвать ваше восхищение, а потом и вашу любовь». Но он подозвал официанта и заказал омара.

— Вы не ответили на мой вопрос, — заметила она.

— Вы — актриса, диапазон которой пробудил мой интерес. В вас есть эта странная смесь холодности и огня, эти колебания между отстраненностью и самозабвением. Короче, вы — неуловимы, так что в роли Сильвии из «Игры любви и случая» вы были превосходны. И все же мне казалось очевидным, что вы были бы гораздо лучше в амплуа трагической актрисы. Федра — это ледник, в глубине которого пылает жар вожделения.

— О! — воскликнула она. — Какая формулировка! И вот таким вам представляется мой характер — как актрисы, а может быть, даже как женщины? Так как, скажем прямо, Сильвия из «Игры» — просто маленькая потаскушка! А Федра? Расин ее цивилизовал, конечно, но это — настоящая шлюха!

Он почувствовал, что краснеет. К счастью, как раз принесли омара. Он сказал:

— Однажды вы приняли меня за мачо [12] и почти оскорбили меня. А вы не допускаете, что мужчины, так же как и женщины, тоже имеют право взращивать плоды в своем тайном саду?

— До тех пор, пока их фантастические мечты не выплескиваются наружу, выходя из берегов и губя чужие жизни!

Он отвел глаза и занялся омаром. Потом глухо проговорил:

— Не думайте, что во мне спрятан только темный ключ. Во мне есть и чистые родники, и эти источники радости готовы забить из-под земли, как только их сумеет отыскать какая-нибудь ведунья…

— Ваша метафора не так уж хороша! — со смехом воскликнула Софи. — Ведь ведунья — почти чертовка и рифмуется с… мышеловкой [13], не правда ли?

Он настолько растерялся, что, неловко схватившись за клешню омара, упустил ее. Она вырвалась, красный сок брызнул фонтаном, и яркое — точно кровавая рана — пятно расползлось на его белой рубашке.

Роль принца Лелио должен был исполнять Себастьян Дрё, мужчина лет сорока. Возможно, он был не слишком красив, но довольно представителен: твердое лицо украшал нос с горбинкой а la Монтефельтро; он его совсем не портил, а напротив — придавал ему некоторое сходство с аристократами эпохи Ренессанса.

С первых же репетиций мы заметили, что он сблизился с Софи Бонэр, которая вроде бы благожелательно принимала его ухаживания. Они часто ходили вдвоем в театральный бар, сидели там подолгу, весело болтая друг с другом, и это стало беспокоить Пурвьанша. Поэтому он начал искать способы принизить значение роли принца, свести ее к нулю.

— Лелио мог бы сам стать героем этого преступления. Но он — всего лишь его тень. Представьте, что создали бы из этого материала Лакло или Сад! Даже Перро с его «Синей Бородой»! А этот? Вот он похищает аппетитную крестьяночку. И что же он делает, он, обладающий всей силой власти?! Да ничего! Он боится так называемого ума Сильвии (в сущности, она ведь просто дурочка!), тогда как он мог бы просто овладеть ее телом. Не в состоянии придумать ничего путного, он передает свою власть Фламинии и доходит до того, что рядится в чужие тряпки, стараясь умаслить красотку, которая, по правде говоря, только того и ждет! Этот принц — смешная изящная кукла, марионетка, которая в конце концов становится узником наихудшей тюрьмы: брака!

Пурвьанш все дальше заступал на территорию Анри Шаваля, и последний наконец заартачился. Кто тут режиссер? И действие, и герои должны носить отпечаток его видения! Помощник присутствует здесь исключительно для того, чтобы проводить репетиции, шлифуя и доводя до блеска задумки режиссера, а не для того, чтобы внедрять свои идеи, особенно если чужой замысел идет вразрез с его установками. Битва была короткой. Шаваль обратился к директрисе, требуя вынести решение, а та начала вилять. Он отказался от компромисса, потребовал выплаты неустойки и хлопнул дверью. Пурвьанш прекрасно знал, что это за человек — обидчивый, ограниченный и порывистый. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, не спровоцировал ли он его нарочно, чтобы вывести его из себя и занять его место!

— Что ж, — сказала Софи, — теперь вы должны быть довольны! Вы сможете превратить вашу Сильвию во что вам угодно. Но она строптивей, чем вы думаете! В сущности, это — обычная деревенская девчонка. Она любит природу, здоровье и простоту. Ее любовь к Арлекину идет от той сельской жизни, из которой она была вырвана, потому что принц пожелал запереть ее в своем зеркальном дворце.

— Я согласен, — ответил Пурвьанш, — что в памяти Сильвии хранятся наивные картины простой жизни той деревни, откуда ее вытащили. Должно быть, страшная дыра. Она же видится ей настоящей Аркадией с очаровательными кудрявыми овечками, прямо сошедшими с подарочной коробки господина Юрфэ. Но Фламиния, с первого же своего появления, начинает вдалбливать ей в голову идеи о более осязаемой реальности, а главное, гораздо более приятной: понятие о роскоши и более сложных радостях. Примерив туалеты, которые лишают ее индивидуальности и льстят ее самолюбию, Сильвия входит во вкус. Ее восприятие мира трансформируется. Ей уже недостаточно одного Арлекина с его скромными поцелуями. Ее сердце замирает от сладкого предвкушения, и этот страх дает ей понять, что принц — натура более испорченная и его желания гораздо порочнее.

— Итак, — заключила Софи с широкой улыбкой, плохо скрывающей ее гнев, — вы воображаете, что из вольной птицы я превращусь в глупую гусыню и поселюсь в его птичнике, а принц однажды сможет полакомиться гусиной печенкой! Это отвратительно!

— А вы что об этом думаете?

— Знаю я вас, вас и ваши аналогии… Но оставим это! Меня ждет Себастьян.

И она ушла, а Нат остался стоять на сцене. Решительно, он плохо взялся за это дело и теперь упрекал себя в неуместном умничанье. Однако его интеллект и был той плотиной, пока еще сдерживающей то нежное и ужасное чувство, которое уже готово было обрушиться на него, как мощный прилив, заливающий сухую землю. Ибо он был сух и знал это. Вся его эротическая техника была фальшивой заменой любви. А его жажда власти — просто фантомным искажением желания быть любимым.

И вот теперь появляется этот Себастьян Дрё! Нат начиная постепенно терзаться ревностью. По ночам он грезил о теле Софи, о невозможных ласках. Она была далеко, но каждый вечер лежала рядом с ним. То он воображал ее в цепях на улице Поль-Валери, то играл ей на гитаре на озере Ле Бурже, но чаще всего он падал к ее ногам и просил прощения, сам не зная за что. Тогда она поднимала его, целовала в лоб и утешала как ребенка.