— Видите ли, — доверительно сказал мне Нат, — не могу же я заниматься дочерью так, чтобы мать об этом не знала. Боюсь, что моя монашка не согласится делить меня с нею. И тогда я потеряю награду за все мои труды. Как мне платить артистам? Все это надо тщательно взвесить на самых точных весах…

— Но почему вы хотите, чтобы мы с Алисой любили друг друга?

— О, я не прошу так много! — воскликнул он. — Ни вы, ни она не созданы для страсти! Все это — просто игра, забавы молодых! И так вы сохраните ее для меня — про запас, до лучших времен.

— До каких лучших времен?

Он пожал плечами. Неужели я настолько туп?

— До того дня — надеюсь, он скоро наступит, — когда я перестану нуждаться в подачках мсье Распая и смогу отослать этого ангела Мари к ее драгоценным занятиям по изучению бабочек! Тогда я и заберу у вас Алису, которую вы, благодаря вашим неустанным долгим трудам, вернете мне горяченькой.

Очевидно, я должен был бы разгневаться и отказаться от этой своего рода сделки, совершенно не принимающей во внимание чувства девушки, будто она была всего лишь бездушным товаром, который можно передавать из рук в руки. Но я оставался безразлично спокоен под взглядом его синих глаз, которые метали молнии.

Это было во вторник. А в четверг во время репетиции в «Карманном театре» ко мне зашла Алиса. Она хотела поговорить со мной, но «не здесь». Мы пошли по бульвару к Обсерватории. Она тут же атаковала меня с искренностью, составляющей часть ее юношеского очарования:

— Кто эта Даниель?

Я удивленно пробормотал:

— Да так, подруга. А почему вы о ней спрашиваете?

— Из-за Ната, конечно! Она была его любовницей и вашей тоже, мне кажется… Объясните мне это!

Я постарался ответить откровенно. Я принялся рассказывать ей, как познакомился со своей однокурсницей, как она стала моей подружкой, а потом увлеклась Пурвьаншем и бросила меня.

— Вы очень страдали? — спросила она.

Да нет, на самом деле я не слишком страдал.

— Это потому, что вы ее не любили! Возможно, я ее не любил.

— Но теперь, — объявила она тоном, не терпящим возражений, — теперь вы влюблены!

Был ли я влюблен? Или это только желание, «забавы молодых», если воспользоваться жестким определением Пурвьанша?

Алиса остановилась и вдруг, бросив на меня настойчивый и решительный взгляд, внезапно заявила:

— Нат сказал мне, что вы влюблены в меня!

Мне захотелось крикнуть: «Да что он об этом знает?» и убежать, но меня удержало чувство стыда. Я застыл посреди тротуара, смешной, наивный простак, тающий под лаской ее очаровательных пальчиков, которые, наверное, сами того не зная, жестоко терзали мне сердце. Ее шаловливые губки спокойно произнесли:

— Я люблю, когда меня любят.

Меня охватило безумие. Я живо обнял и притянул ее к себе с жаром, который так сильно удивил ее, что она попыталась высвободиться, но я уже прижал ее к себе, заставляя поднять лицо, и тут же начал покрывать его поцелуями. Затем она привела в порядок свою прическу и мы спокойно направились на террасу «Клозери-де Лила», словно ничего не случилось.

— Ну что ж, хорошо, — произнесла она после того, как мы заказали кофе со сливками. — Нат меня не обманул.

— Вы сами заслужили такое поведение, — сказал я с упреком.

— О, не стоит извиняться! — вскричала она, покатываясь со смеху. — Это именно то, чего я добивалась!

Так началась наша связь. Пурвьанш оказался прав. Это не было великой любовью, просто наслаждением вроде того, какое получают теннисисты-любители, проведя очередной сет. Алиса считала мою студенческую комнатушку довольно жалкой и поэтому сняла для меня трехкомнатную квартиру на улице Одессы, в ста метрах от театра, в котором мы проводили все остальное время, следя за тем, как продвигается «Черная комната», — Нат доводил постановку до блеска, чувствуя, что сейчас здесь рождается шедевр.

Эта пьеса стала центром нашей жизни. Мало-помалу у нас произошла подмена понятий: сцена стала для нас подлинной жизнью, в то время как окружающий нас мир казался нам пустым и расплывчатым. Едва загорались огни рампы, как нас будто бы поглощало некое чудовище, которое переносило нас сквозь царство реальности и выплевывало на новую землю. О, насколько она была соблазнительнее и богаче нашей!

Однако сюжет «Черной комнаты» не из тех, что внушает оптимизм. Два ее главных героя вели друг с другом бесконечные споры во вселенной, заполненной неясными людьми и ложными принципами, но каким бы кривым и жалким ни был этот мир, нам он казался правдивее того, что остался снаружи. Пурвьанш поставил перед нами зеркало, которое, конечно же, искажало реальность, но это отражение было острее, точнее и гораздо значительнее оригинала, на который внезапно легла печать такой ничтожности и бессмыслицы.

После репетиций мы с Натом и его актерами собирались в каком-нибудь баре и час-другой выслушивали сентенции великого человека, восседавшего среди нас, подобно Пифии на своем треножнике, и увлекавшего за собой в миры, где жесточайшая явь смешивалась с самыми смелыми фантазиями. Забавные анекдоты и новейшие теории сливались в один мощный поток, сносящий все на своем пути, включая свободу наших суждений. Мы жадно пили его слова, словно припадали к редчайшему источнику мудрости, и чувствовали опьянение от его идей и его образов. Наверное, тут был какой-то фокус, словесная эквилибристика, которую так ловко использовал этот необычный кукловод. Мы были околдованы, но и не подозревали об этом.

Накануне генеральной репетиции «Черной комнаты» опять появилась Даниель Фромантен. Она вспомнила о наших встречах в кафе «Селект» и застала меня там с Алисой. Она страшно изменилась. Это была уже не та чудесная беззаботная подружка, которую я когда-то знал и которая, в общем, заставила меня стать ее любовником, а потом бросила ради Пурвьанша. На ее лицо упала густая тень. Глаза бессмысленно блуждали, отыскивая реальность, которая теперь от нее ускользала. Она стала наркоманкой.

Я не видел ее после того, как Нат ее оставил. И не знал, как прошел их разрыв. Я подозревал, что наш режиссер не стал украшать его ненужными побрякушками, чтобы не разыгрывать второй акт, выпроваживая девушку, словно служанку Азорину у Жана Жене. Быть может, он даже воспользовался им как дешевой возможностью выказать свою жестокость. И тем не менее я ошибался. Пурвьанш действовал с искусством законченного интригана, точно ему мало было просто покончить с этим коротким приключением, а надо было использовать этот эпизод и поэкспериментировать с ним, чтобы извлечь из него новые источники для своей комедии.

Даниель бросилась в его объятия. Для него это было совершенно нестерпимо. Добыча оказалась слишком легкой. Изгнав Альберту с ее разрушенным миром, эта студенточка, эта «блондиночка», могла принести ему лишь глоток свежего воздуха, что было совершенно недостаточно для удовлетворения его извращенного разума. Тогда-то я понял, что у Ната все, что касается секса, происходило почти исключительно в голове. Если телесное не проникало в его планы, в его сознание, оно для него ничего не значило. Вокруг постели у него возникал целый театр, сопровождаемый сонмом призраков, которые возбуждали его воображение гораздо больше, чем прикосновение к коже очередной жертвы. Естественное вожделение было интересно ему постольку, поскольку предоставляло в его полное распоряжение существа, способные реализовывать его фантастические галлюцинации.

Даниель простодушно доверилась этой ужасной машине, убедив себя в том, что, потакая прихотям своего принца, она завладеет его королевством. Но это были вовсе не прихоти, а пороки и какое-то особенное, искаженное состояние мозга, использующего живых людей лишь для того, чтобы низвести их до положения вещи. Вот почему, взобравшись на вершину этого холма, молоденькая неопытная студентка позволила довести себя до той точки, откуда уже нет возврата и остается только одно — падение в леденящую пустоту.