– Сэр Энтони страшен в своем гневе, и я понимаю, как вам досталось. Вы выглядели такой испуганной, что мне стало жаль вас.

– Я совсем не испугалась, – ответила Ребекка с легкой тенью удивления на лице. – Папа еще никогда никого пальцем не тронул. Просто я не люблю, когда кричат и швыряют вещи.

Такая самоотверженная защита была трогательной, но Кеннет теперь был твердо убежден, что сэр Энтони в порыве гнева мог убить любого, попавшего ему под горячую руку. Возможно, в тот день Элен Ситон устроила мужу скандал из-за его любовницы и стала жертвой его необузданного гнева. Интересно, какой женщиной она была? Сейчас самое подходящее время выяснить это.

– Как вашей матери жилось в окружении сумасшедших художников? – спросил Кеннет.

– Ей нравилась такая жизнь. – Ребекка вырвала из альбома рисунок и, отложив его в сторону, принялась за другой. – Друзья называли ее королевой лондонской богемы. Каждый бедный художник знал, что она всегда поможет ему: накормит или одолжит немного денег.

– И они возвращали долги?

– Иногда. – Ребекка улыбнулась своим воспоминаниям. – Чаще всего они дарили ей свои работы, зачастую не очень хорошие.

– Теперь я понимаю, откуда взялись плохие пейзажи, развешанные в моей комнате. Наверное, ваша мать пыталась скрыть их от взгляда знатока и в то же время не хотела обидеть своих дарителей.

– Возможно, – согласилась Ребекка. – Если они оскорбляют ваше эстетическое чувство, мы можем их заменить. Одному Богу известно, сколько картин в этом доме.

– Не могли бы вы одолжить мне одну из ваших? К примеру, ту, что напротив меня. Кажется, здесь изображена Диана-охотница.

Высокая богиня стояла неподвижно, держа в руках лук и стрелы. Ее лицо было спокойным и чем-то напоминало Ребекку.

– Пожалуйста, если она вам нравится, – ответила Ребекка, приступая к новому эскизу. – У меня есть для нее подходящая рама.

– Не могли бы мы устроить маленький перерыв? – спросил Кеннет. – Я не привык так долго сидеть на одном месте.

– Да, конечно. Прошу простить меня, – ответила Ребекка с застенчивой улыбкой. – Когда я рисую, то забываю обо всем на свете. Хотите чаю? Обычно в это время я пью чай.

– С большим удовольствием, – ответил капитан, вставая с места и расправляя затекшие плечи.

Ребекка встала, подошла к камину и грациозным движением повесила над огнем чайник.

– Спасибо, что вы откликнулись на мою просьбу. Вы более терпеливы, чем отец. – Она пристально посмотрела на Кеннета, и ему показалось, что она видит его насквозь. – Отец прав: вы прекрасная модель для сержанта на его картине.

– Возможно. Я был сержантом многие годы.

– Сержантом? Вы? – Ребекка недоверчиво уставилась на него.

– Я поступил на военную службу, когда мне было восемнадцать, – объяснил Кеннет. – Позже я продвинулся по службе.

– Благодаря вашей храбрости? Ведь это является причиной повышения в чине?

– Отчасти так. Но простое везение нельзя сбрасывать со счетов. Надо, чтобы вашу храбрость заметил офицер, от которого это повышение зависит.

– Вы не перестаете меня удивлять, капитан. Слушая вас, я все больше склоняюсь к мысли, что вы… – Ребекка смущенно замолчала.

– Что я джентльмен, – пришел ей на помощь капитан.

– Извините меня, – сказала Ребекка, потупившись. – Я не сомневаюсь, что вы джентльмен, и то, что вы зарабатываете на жизнь своим трудом, делает вам честь. Как правило, богатство волею судеб наследуется с рождения.

– Я родился в знатной и богатой семье, но так случилось, что я отдалился от отца и у меня в те времена не было денег, чтобы купить себе офицерское звание, поэтому пришлось завербоваться на военную службу.

– Что явилось причиной этого отдаления?

Чувствуя себя неловко за свою откровенность, Кеннет в замешательстве мерил шагами мастерскую, стараясь не задеть головой наклонный потолок. А что, если Ребекка в очередной раз испытывает его, стараясь докопаться до истинной причины его появления в этом доме?

– Спустя год после смерти матери отец вторично женился, взяв себе в жены семнадцатилетнюю девушку. Я не смог этого выдержать.

– После смерти матери трудно свыкнуться с любой мачехой, – сочувственно заметила Ребекка, – а привести в дом вашу ровесницу – просто неприлично.

Неприлично – это слабо сказано. Кеннет вспомнил, с каким гневом и отвращением он встретил появление мачехи. Может, в том, что случилось, есть часть и его вины.

– К сожалению, она оказалась весьма отталкивающей личностью, но мой отец был влюблен в нее, вернее, обезумел от страсти, если называть вещи своими именами. Я не мог оставаться с ними под одной крышей. Как вы думаете, ваш отец женится снова? – вдруг спросил он, меняя тему разговора. – И если да, то как вы отнесетесь к этому?

Ребекка пожала плечами: по-видимому, у нее не было ответа на этот вопрос.

– Все будет зависеть от той, на ком он женится, – ответила она наконец с неохотой. – Надо еще дожить до этого времени.

– А разве Лавиния не надеется заполучить фамилию вашего отца?

– Сомневаюсь, – ответила Ребекка, доставая банку с чаем. – Это на вид она такая беззастенчивая, на самом же деле Лавиния вполне добродушна. Мне кажется, что она очень дорожит своей свободой и не захочет расставаться с ней. Вполне вероятно, что отец когда-нибудь и женится. Ему необходимо, чтобы жена боготворила его. – Вода закипела, и Ребекка, сняв чайник с огня, ополоснула заварочный чайник. – Позади вас висит портрет Лавинии, – сказала она.

Кеннет оглянулся и быстро отыскал портрет Лавинии среди множества полотен, висящих и стоящих у стены. Одетая в тунику, она полулежала на диване, и в ее взгляде был призыв. В вечной борьбе двух полов эта женщина была охотницей, но никак не жертвой.

– Насколько я понимаю, вы изобразили ее в образе Мессалины, римской императрицы, главной блудницы Рима, которая извела добрую половину мужского населения своей необузданной страстью.

Ребекка, которая в это время заваривала чай, невольно рассмеялась.

– Ей больше подходит роль Аспазии, самой прекрасной и известной куртизанки в Афинах. Мне нравится рисовать Лавинию. Она хорошая модель и всегда с удовольствием позирует.