Придя в себя, Ребекка с дотошностью ученого принялась изучать лицо мачехи Кеннета. Несмотря на правильные черты и пропорции, в нем было что-то жесткое и отталкивающее.

– Не ожидал встретиться с тобой сегодня, – холодно заметил Кеннет, сжимая руку Ребекки и тем самым как бы защищая ее. – Если мне не изменяет память, порядочные женщины целый год носят траур по умершему супругу и не выезжают в свет.

– На мне черное платье, дорогой. Бриллианты лишь оттеняют его. – Гермион жестом указала на свое платье, плотно облегающее роскошную фигуру, и на сверкающие драгоценности, достойные членов королевской семьи. – И конечно, я не танцую, хотя твой отец наверняка возражал бы против заточения его вдовы в четырех стенах на целый год. Он был самым щедрым из мужей и всегда потворствовал моим капризам.

Кеннет с презрением посмотрел на мачеху.

– Возможно, – сказал он, – но отец также всегда уважал семейные традиции.

Леди Кимболл пропустила это замечание мимо ушей и с любопытством оглядела Ребекку.

– Вы дочь сэра Энтони, не так ли? Иногда я вижу вас снующей вокруг вашего дома. Вы выглядите премиленько в обносках вашей матери.

– Довольно, Гермион! – резко оборвал ее Кеннет. – Прибереги свои колкости для меня и не оскорбляй невинных людей.

– Если ты думаешь, что малышка Ситон невинна, то глубоко ошибаешься. О ней ходит много самых разных слухов. Советую тебе не пренебрегать ими. – Гермион окинула пасынка надменным взглядом. – Этот шрам портит тебя, хотя ты никогда не отличался красотой. По крайней мере ты остался в живых. Я была рада услышать об этом, ты же знаешь мою доброту.

В какое-то мгновение Ребекке показалось, что Кеннет убить готов свою мачеху, но он не потерял самообладания.

– Убирайся, Гермион! – гневно бросил он. – Нам нечего сказать друг другу.

Но прежде чем Кеннет успел увести Ребекку подальше от назойливой родственницы, она подняла руку и фамильярно погладила его по щеке.

– Ах, Кеннет, дорогой, тебя все еще мучают угрызения совести? Я думала, ты повзрослел и теперь воспринимаешь все по-другому. – Гермион краем глаза посмотрела на Ребекку. – Если хочешь, мы можем вспомнить старое и наверстать упущенное.

Намек был настолько прозрачным, что Ребекка опешила и в страхе посмотрела на Кеннета. В его глазах был такой ужас, как будто ему нанесли смертельный удар. Ребекка поняла, что ей надо как можно скорее увести его от мачехи, но, перед тем как уйти, она бросила на Гермион уничтожающий взгляд и с презрением заметила:

– Берегитесь, леди Кимболл. Ваше лицо уже стало таким же омерзительным, как и ваша черная душа.

Гермион задохнулась от ярости и открыла рот, чтобы ответить, но Ребекка уже тащила Кеннета за собой, и они скрылись в толпе, которая вынесла их к парадным дверям. Ребекка и Кеннет покинули зал. С лица капитана не сходило страдальческое выражение.

В холле было с десяток ниш, в которых стояли кресла и горели лампы, чтобы гости могли побеседовать там наедине, не опасаясь быть услышанными. Во всех нишах уже сидели парочки, и только одна, в самом конце холла, была свободна. Ребекка затащила туда Кеннета и силой усадила в кресло.

Оставшись стоять, она положила руку ему на плечо и заглянула в лицо. Он побледнел, скулы обострились, шрам стал заметнее.

– Вы были любовниками? – тихо спросила Ребекка.

Кеннет закрыл глаза и судорожно сглотнул.

– То… то, что случилось, ничего общего с любовью не имеет. Когда мой отец женился на ней, я оканчивал Харроу. Вернувшись в Саттертон, я старался подружиться с ней, хотя ясно видел, что под красивой внешностью скрывается уродливая душа. Она мне совсем не нравилась, но меня влекло к ней. Она была дьявольски соблазнительной, и ни один мужчина не устоял бы перед ней.

Ребекка кивнула. Она только что собственными глазами видела Гермион и почувствовала эту соблазнительность, а потому могла легко представить, что тогда испытывал неопытный впечатлительный юноша.

Кеннет глубоко вздохнул.

– Сначала все шло как будто неплохо и в доме царило спокойствие. Гермион понимала, что она мне несимпатична и я не одобряю их брака, но до открытых стычек дело не доходило. Постепенно отец стал отстраняться от управления имением, но я не винил его за это и старался обходиться своими силами. Затем я узнал о его намерениях заложить имение и купить дом в Лондоне. Это повергло меня в отчаяние, но я решил не затевать ссору и предложил ему оставить меня в Бедфордшире в качестве его управляющего, а поступление в Кембридж отложить до лучших времен.

Кеннет помолчал.

– Мне казалось, это найдет отклик в его душе – ведь столько лет было потрачено на мое обучение управлению имением, но он догадался, что я не одобряю его намерений и поэтому решил отказаться от университета. Он пришел в ярость от моей дерзости и весь свой гнев выплеснул на меня, не поскупившись на унизительные слова. Я был в отчаянии и впервые в жизни решил напиться. Схватив бутылку бренди, я убежал в свою комнату. К тому времени когда я ее опорожнил, ко мне пришла плачущая Гермион и сказала, что невыносимо страдает от своей вины в ссоре отца и сына.

Голос Кеннета сорвался. Наступила гнетущая тишина.

– Рыдая, она упала в твои объятия, и природа взяла свое, – закончила за него Ребекка, понимая, что он не в силах продолжить. – Все получилось очень естественно.

– He вижу ничего естественного в том, чтобы переспать с женой своего отца. – Кеннет поморщился от отвращения. – Я сделал это не владея собой. Здесь переплелось все: злость, похоть и то, что я был мертвецки пьян. Мне хотелось доказать и себе, и Гермион, что у нее подлая душонка. Однако подлецом оказался и я сам.

Кеннет открыл глаза, и Ребекка увидела в них нестерпимую боль.

– После этой гнусной истории я не мог больше оставаться в Саттертоне. Я попрощался с сестрой, взял с собой те деньги, что у меня были, и уехал. Спустя два дня я завербовался на военную службу. Я сделал это отчасти потому, что мне надо было на что-то существовать, хотя основной причиной послужило мое прегрешение. Мне тогда не хотелось жить. Прежде я никогда даже не помышлял о военной службе, да еще простым солдатом.