– Где зарыта? – усмехнулся пьяница. – Много хотите знать, молодой человек.

– Хочу, – сказал Валик.

– Вот вы говорили про Комунго. Вот и плывите туда.

– Вот и поплывем, – сказал Валик. – А там как быть?

– Ищите книгу Иббур или равнозначный ей текст.

– Ни фига себе! А дальше?

– Попытайтесь разобраться в том, что имеет отношение к магическому кресту.

– Постойте, вы имеете в виду крестик на карте?

– При чем здесь карта? Я имею в виду фигуру из теории чисел.

– Ах, математика! Ну, это уже полегче, это для нас пустяки, – Валик сделал попытку иронически улыбнуться, но губы подвели его. Улыбка вышла жалкой.

– Только имейте в виду, что ни текст сей, ни крест не поддаются логике грубой и внешней. Надо работать тонко.

– Угу. Тонко. И как это сделать?

– Я уже говорил вам про творческую интуицию.

– Ага! А ее надо будить. Как вы сказали? Похоже на петушиный крик... Перенапря... Куре-Напря... Перенапре...

– Да ладно тебе! Сам ты перенапре... Иногда достаточно просто присесть на пенек и крепко задуматься. А еще лучше, усердно поломав голову, спокойно улечься поспать. Ты спишь, и интуиция спит. Во сне вы и встречаетесь. Улавливаешь тонкость процесса? Главное, правильно проснуться. Так, чтобы пророческий сон не уплыл.

– Это ты здорово придумал.

– Это не я придумал. В народе издавна говорили: утро вечера мудренее. Это потому что вечером, допустим, ты был дундук дундуком. Ночью, если сон правильный, ты шептался с интуицией. Проснулся – глядь! – а ты уже в три раза умнее. И уже знаешь ответы на те вопросы, которые еще вчера казались неразрешимыми.

– Ух-ты! Немедленно ложусь спать. – Валик сделал последнюю попытку пристроить свою тяжелую голову на столе.

– Погоди ты. Тебе б только спать. Не время сейчас. Да к тому же такому, я извиняюсь, дундуку, как ты, едва ли что путное может присниться. Надо сначала свой мозг озадачить.

– Ой-йо! А как это сделать?

– Ну, для того чтобы озадачить мозги, прежде всего их надо иметь.

– Скажи, а ты, правда боцман, а не философ?

Человек печально шмыгнул грушевидным носом и сказал:

– О, если бы я был философом! Разве бы я сидел в такой компании? Нет. Никогда и ни за что. Я сидел бы в прохладной колоннаде второго корпуса вместе с деканом Аврелиусом и пил бы не грубый ром, а самые тонкие вина, привезенные из Вестгалии. И вели бы мы разговор не о медных шарах, а о природе универсалий и об аргументах против номиналистов.

Валик недоверчиво посмотрел на разговорчивого соседа, а потом осторожно ощупал свою голову толстыми и далекими от стерильной чистоты пальцами.

– Ну что? Мозги обнаружены? – спросил боцман, которому хотелось пить вина с деканом.

– Похоже, у меня гигантские запасы мозгов, – сказал Валик, выпуская голову из собственных мощных лап. – Я еще раньше замечал: для того чтобы ими пораскинуть, мне иногда требуется неделя-другая, а то и целый месяц.

Боцман скривился в радостной ухмылке, после чего, потеряв надежду на следующую порцию рома, встал и тихо ушел, прижав к груди свою треснутую кружку.

– Привет декану, – отчетливо сказал Валик уходящей спине.

Боцман не обернулся.

А Валик вновь сжал голову руками и заплакал. И сам не мог понять, отчего он плачет – от горя или от счастья.

В таком состоянии его и застали ввалившиеся в кабачок в обнимку Галик и Арик.

– Что с тобой? – возопили они нестройным хором. – Ты чего здесь делал?

– Спал, – медленно и тяжело ответил Валик.

– А сейчас чего делаешь?

– А сейчас – спу. В смысле – сплю.

– Ого!

– Мне снился сон. Красная груша. – Валик дважды ткнул пальцем в пространство. – Говорящая.

– Красная! – сказал Арик.

– Говорящая! – сказал Галик.

– Да, – сказал Валик. – Ничего не помню. – И упал головой на стол.

На небольшом корабле, в богато, даже претенциозно обставленной каюте, беседовали двое. Один, вытянув ноги в сияющих морских сапогах, потягивал из бутылки вино. Второй сидел, не сняв плаща. Левой рукой он придерживал на колене шляпу, а правой иногда прикладывал белый шелковый платочек к небольшой ране на щеке.

– Ну, что у вас там еще вышло?

– Простите, подполковник, получилось не очень хорошо.

– Что? Я не ослышался?

– Вы говорили нам, что это неопытные ребята, птенцы, сосунки.

– Да, говорил. И велел вам слегка проучить их. Обезоружить. Припугнуть. Кое о чем порасспросить. Любой становится разговорчивым, когда кончик шпаги щекочет ему горло.

– Разговора не вышло.

– И вы не узнали про карту?

– Нет.

– Почему?

– Получилось так, что это они проучили нас. Карраса мы оставили там, прямо на аллее, сколь это ни печально.

– Как это оставили? Он не будет болтать?

– Боюсь, уже нет.

Друзья явились на корабль вовремя, к вечерним склянкам. Но как они выглядели! Держась друг за друга и покачиваясь, они с трудом взобрались по веревочному трапу, спотыкаясь, толкаясь, стукаясь о борт локтями, коленями и шпагами и что-то бормоча. Перед сержантом они предстали в растрепанной и местами порезанной одежде, багровые лица глупо и виновато улыбались. У матроса Ария Кустицы темнел на левой щеке здоровенный порез.

Сержант начал закипать гневом. Левый его глаз сделался непомерно большим, темный зрачок начал угрожающее движение. Казалось, еще миг – и страшный гневный рык покроет и корабль, и эту часть берега, и немалый кусок моря заодно. Но неожиданно появился элегантный шкипер Адольо. Он положил руку на плечо старого вояки и мягко сказал:

– Мой дорогой сержант, что вы хотите? Это молодежь. Они не станут взрослыми, пока не выпьют свою юношескую долю рома и не набьют шишек на разных частях тела и души. Настоящих шишек, а не показных. Что касается меня, то мне нравятся эти славные парни. Я с удовольствием принял бы таких в свою команду. Мне нужны отчаянные.

За считанные секунды с сержантом что-то произошло. Грудь его, набравшая было воздуха для мощного рыка, внезапно опустилась, левый глаз принял обычную форму. Он стряхнул с плеча руку шкипера, пробормотав при этом «Отчаянные всем нужны». Повернулся и побрел внутрь корабля. Однозначно понявшие это движение друзья потянулись за ним.

Сержант привел их в свою каюту, плотно запер дверь и знаком приказал садиться. Каюта была просторная, и место нашлось всем. Рассаживаясь, ребята успели оглядеться, но, кроме шпаги на стене и знакомого им походного сундучка с картами и прочими бумагами, ничего интересного не обнаружили. Разве только окно. Оно было не круглым, как иллюминатор в их каюте, а большим и квадратным. Что ж, каюта сержанта располагалась не в брюхе каравеллы, а в высокой красивой кормовой надстройке, заметно возвышавшейся над бортами.

В течение долгой минуты хозяин каюты молчал. Гости тоже затаили дыхание. Вдруг сержант тряхнул плечами и сказал позванивающим шепотом:

– Все понимаю, парни. Других ран нет?

Арик молча протянул ему руку.

Сержант схватил ее своей грубой клешней, но, как тут же выяснилось, схватил очень нежно. Он размотал повязку, потыкал толстым пальцем в разные места, спрашивая: «Здесь не больно? А здесь?» Арик помотал головой.

– Ну что ж, – сказал сержант. – До свадьбы заживет. Заматывай назад. Других царапин ни у кого нет?

Все трое дружно замотали головами.

– Легко отделались, черти вы эдакие. А теперь рассказывайте, что произошло.

Ребята сбивчиво рассказали про встречу на поляне, а заодно про тараканьи бега и смешные зеркала. Сержант пощелкал языком.

– Да, – сказал он, – быстро мерзавцы пронюхали. Я, конечно, этого ожидал. Но чтобы так скоро! Значит, так, ребятушки, утроенное внимание с нашей стороны. Даже учетверенное. А вообще вы молодцы. Впрочем, не знаю. Или они послали идиотов? Или вы сражались героически? Одно из двух. Но второе вероятнее.

– А кто это «они», господин сержант? – спросил Галик.