Я бросилась к двери.

— Врешь!

— Он рассказывал о брате-призраке. Я сделала ему одолжение. Они могут оба быть призраками. Проблема решена.

Она не знала бы о Лэнсе, если бы не рассказал Эш. Если он говорил с ней, то бросил ей вызов. Раз она еще жива… то это правда. Эш мертв.

Я прижалась к двери, охваченная горем. Я видела Эша в камере, его лицо было в паре дюймов от моего, когда он сбил меня. Я хотела, чтобы он поцеловал меня. Это не случится теперь… я больше его не увижу… и я задыхалась, будто тонула.

Слезы лились по моим щекам. Это моя вина. Почему я пустила его? Почему мы пошли в это проклятое место? Я ударила кулаком по двери. Эш. Я едва замечала его живым, а теперь впервые увидела ясно. Его сила и храбрость, его верность брату и нам…

Верность. Эта мысль ударила по мне. Я должна была продолжить без них, я должна была завершить начатое. Я не могла позволить их жертвам быть напрасными. Я подняла голову, встала, а потом… тьма.

Я снова была в жуткой пещере. Все было как в первые два раза. Ощущение ужасного одиночества. Запах смерти. Оковы, откуда не сбежать. Я увидела трепет свечи, как раньше, а потом жуткий звук из глубин от чудища, что заперло меня здесь. Тяжелые шаги приближались. Я хотела кричать, но не получалось, не вылетало ни звука. Через миг надо мной оказалась фигура в капюшоне, лицо скрывала тьма. Большая рука в перчатке поднялась, и в кулаке блестел нож.

Стук в дверь вернул меня из кошмара. Дерево трещало, едва держалось. Я вдохнула, прыгнула и схватила палочку из шкафа. При этом я заметила книгу с красиво написанным названием «Книга заклинаний мага». Часть меня хотела украсть книгу, но я брала лишь то, что мне требовалось. Я бросилась к окну, подергала засов и открыла его. А потом я вспомнила сумку Кальдера, вернулась. Я схватила ее, сунула туда Жуткую кость и трижды подула на амулет.

Я полетела, и дверь разбилась. Через миг я направилась к лесу и оглянулась. Рэтчер смотрела на меня из окна. Она прижимала к груди книгу заклинаний. 

 Вернувшись, я обнаружила, что дом пропах табаком. Мистер Оливье сидел с трубкой, дрожа, в кресле папы, укутавшись в слои шерсти, меховую шапку и варежки. Он боялся, что папа будет разлагаться быстрее, если разжечь огонь. Папа выглядел лучше мистера Оливье.

Нельзя было терять время. Рэтчер точно сообщит хозяину о краже, за палочкой отправят силы. Мне нужно уходить с папой без промедления.

Мы с мистером Оливье смогли устроить папу в телеге. Это было не лучшим вариантом, но спасти его было важнее. К счастью, было поздно, и на улице не было никого, кроме пьяницы, отключившегося от выпивки. Я несла сумку Кальдера на плече, пока мы катили папу в дом мистера Оливье, хижину с одной комнатой за магазинчиком сапожника, где он работал. Там мы уложили папу в кровать мистера Оливье. Мы развели огонь из поленьев и хвороста, что был снаружи, и мистер Оливье — лучше человека не представить — оставил нас, сказав, что может побыть у сестры, пока нам нужен его дом.

Я собрала одеяла и укрыла ими папу, чтобы греть, пока огонь разгорался. Это его не вернет, но и не даст замерзнуть. Я зажгла лампу и поставила рядом с ним.

Первые лучи солнца проникли в дом. Пора. Я вытащила палочку из чехла и закатала рубаху папы, открывая рану, где его пронзил меч. Я подняла палочку, держала ее, как делала Рэтчер. Сначала ничего не было. Но через пару мгновений палочка поймала луч из окна, и широкий круг света упал на рану папы.

Я потрясенно смотрела, как рана заживала. Я держала палочку над ним, пока шрам не пропал.

Я опустила палочку.

— Папа?

Он не был ближе к жизни. Его кожа была чуть теплее на ощупь, но это могло быть от тепла в комнате. Румянец не вернулся, требовалось больше жара. Я добавила полено в огонь.

Я сидела рядом с ним и шептала:

— Просыпайся, папа. Нужно, чтобы ты проснулся, — я выждала миг, но он не шевелился. — Стоило тебя послушать. Мы могли уже уехать, — я потирала его руку. — Умоляю, проснись. Хотя бы ради меня. Хотя бы ради мамы… и Кальдера… и Эша.

Я посмотрела на палочку. Я подняла ее и попробовала снова, скользя исцеляющим светом по всему его телу от головы до пят.

Но папа не шевелился.

Казалось, я провалилась. Может, она работала только в руках мага. Глупо было думать, что у меня есть сила использовать ее. Конечно, она не ответила мне, простой девочке, дочери слесаря, что бы ни говорили остальные.

И тут я придумала, что делать. Я расстегнула цепочку амулета, занесла его над папой.

— Я даю тебе своего воробья, — сказала я. — Пусть его полет обрадует тебя и проведет в другой мир, — я похороню его с вещью, что любила больше всего в мире. Он хотел, чтобы я отдала кулон, и я сделаю это, показав любовь напоследок. Он предупреждал меня об опасности, он был прав, наверное. Но важнее было то, что с амулетом у папы я буду ощущать, словно с ним осталась частичка меня навеки.

Я склонилась над ним, чтобы застегнуть цепочку на шее, его губа дрогнула, и я не успела отреагировать, а его тело сдавил спазм. Я выронила амулет.

Папа задрожал, и я плотнее укутала его в одеяла. Я прижала ладонь под носом, проверяя его дыхание.

— Дыши, папа, — я осторожно надавила на его грудь, помогая. Он открыл рот и вдохнул.

Его глаза открылись, он в смятении посмотрел на меня. Слезы радости катились по моим щекам.

— Все будет хорошо, — сказала я. — Ты будешь в порядке, — я убрала волосы с его лба. Его тело дрожало.

Он открыл рот, чтобы заговорить, и прохрипел:

— Холодно.

— Я разведу огонь. Ты будешь в порядке, — сказала я.

Я схватила кулон, пока шла за поленом. Еще придет время для этой жертвы.

* * *

Папа согревался часами, но у него получилось. Я усадила его в кресле у огня, и он сидел там, укутавшись в одеяло, потягивая горячий чай из чашки. Я встала за ним и похлопала по плечам.

— Мне нужно выйти, — сказала я.

— Не думаю, что так нужно, — сказал папа.

— Я должна. Я быстро.

Его лицо исказилось от гнева.

— Я твой отец. Слушайся.

Мой рот раскрылся. Я не видела его таким никогда. Он был строгим, но не жестоким. Смерть его изменила?

Но его лицо тут же расслабилось, он стал собой. Он будто не помнил, что было пару секунд назад.

— О чем мы говорили? — сказал он.

Я поцеловала его в висок.

— Поспи немного.

Он закрыл глаза, и я вышла из дома.

Я боялась задания передо мной, но знала, что должна это сделать. Я мелкими шагами двигалась, оттягивая момент. Я шла, пока не добралась до кладбища и домика рядом с ним, где жила семья Эша. Когда-то это была семья. А теперь — родители, горюющие из-за потери сыновей.

Я постучала. Открыла мама Эша и тепло меня поприветствовала. Она привела меня на кухню, усадила меня за стол для троих, что теперь будет для двоих. Папа Эша присоединился, его мама налила нам чай. Мы сидели, я рассказала им о храбрости Эша, о любви к его брату, что повела его мстить. Я рассказала, как он бесстрашно выступил против свина, как он напал на батальон солдат у стен замка. Его мама тихо плакала, как и его отец, но он прикрывал лицо платком. Я взяла его маму за руку.

Я не рассказала одно. Я не смогла сообщить им, что Лэнс стал призраком, и что Рэтчер грозила сделать так и с Эшем. Но такое родителям лучше не рассказывать. 

 Он проснулся на плече Шрамоликого, ударялся о спину, пока его несли по широкому коридору. Его бок болел там, где его ранила Рэтчер, но он вряд ли умирал, он не потерял много крови. Она была лучше него, и, чтобы унизить сильнее, она ранила его, а не убила. Его щеки пылали от стыда, он отключился из-за такого пустяка.

Он старался не подавать виду, что проснулся. Ему было важно играть, пока никого не было вокруг. Шрамоликий был беспечным. Он нес на боку большой меч, на другой стороне — кинжал. Эш хотел забрать меч, но оружие было слишком тяжелым, хоть и сильным. Свин заметит, как он будет вытаскивать меч, бросит его и свяжет. Лучше кинжал.