Окинув море взглядом, я увидел, как вторая ладья потихоньку отстает и заворачивает к Волину.

Еще бы она с нами пошла, в Волине пошлина ниже, чем в Щецине, так что я уверен, что весь дорогой товар там. В Волине берут всего десятину, Щецине вся треть выходит, пошлина и жертва в храм, что достаточно накладно. К тому же торговать будут в Волине через Зорена, еще одного моего дядьку, что ходит помощником у одного из купцов. К тому же Зорен и Колояр родные братья, и обмана там точно не будет. И сейчас на ладье, которая движется в Волин, заправляют сыны Колояра: старший Горисвет и младший Володар, — которые приходятся мне двоюродными братьями. Ох и наслушался на стоянках я от них хвастовства об их походе в Царьград и о чудесах сего града, да и о стране. Прям не простые люди мои родичи, а древние герои, которых сама Мать Сыра Земля еле держит. В общем, было забавно слушать.

— Вперые Волин видишь, а Яромир? — ко мне подошел мой дядька Колояр.

— Ага, — я просто кивнул, рассматривая город, расположенный на острове в устье реки Одры[1].

Его высокие деревянные стены и башни так и тянулись вверх.

— А вон там подальше, за Волином, стоит крепость Йомсбург, отсюда, наверно, и не видно, там располагаются Йомсбургские витязи[2], эту крепость заложил датский конунг Харальд синезубый.

— Ох, сильнючие там витязи, я тебе скажу, никого не боятся и никогда не отступают, до конца бьются, и неважно, каков конец, победа или смерть.

— Дядь, расскажи, а? — что-то такое я слышал о Йомсбурге в бытность еще Кащеем.

— Хм, — дядька задумался и начал теребить свою бороду. — Коли хочешь, расскажу.

И облокотившись о борт начал рассказ:

— История сей крепости начинается, после того как конунг данов Харальд Синезубый взял Волин на меч и повелел ежегодно платить дань. А для надзора и воздвиг крепость Йомсбург. Но лишь при ярле Палнатоке она стала знаменита своими витязями, поговаривают, что он лично убил датского конунга Харальда Синезубого. Так вот сейчас воспитанник Палнатоке, сын Харальда является конунгом датским, Свейн Вилобородый. Поговаривают, что это была месть Палнатоки Харальду за убийство своего деда Ярла Оттара, когда Харальд вторгся в Готланд[3], но я в это не особо верю, ведь Свейн родился в поместье Полнотоки, после того как Харальд приезжал к нему в гости.

— Свейн и сослал сюда Полнотоки. Который установил в крепости весьма суровые правила. Или, как их еще называют, йомские законы.

Немного переведя дыхание, дядя продолжил:

— Ни один человек не может стать членом дружины, если он старше пятидесяти и моложе восемнадцати лет, члены этой дружины должны быть в возрасте между этими годами. Когда кто-то захочет к ним присоединиться, кровное родство в расчет не принимается. Ни один человек не имеет права убежать от какого бы то ни было противника, даже если тот столь же доблестен и хорошо вооружен, как и он. Каждый дружинник обязан мстить за другого, как за своего брата. Никто не может сказать слова страха или испугаться, как бы плохо ни сложилась ситуация. Любую ценность, без различия, маленькую или большую, которую они добудут в походе, обязательно отнести к знамени, и кто этого не сделает, должен быть изгнан. И никто не имеет права устраивать свары. Если придут какие-либо вести, никто не должен торопиться повторять их всем и каждому, лишь Палнатоки объявляет вести.

Ни один из них не должен держать женщину в их городе, и никто не должен отлучаться из города дольше, чем на три дня. И если в их ряды вступал человек, убивший отца или брата, или другого родственника того, кто был членом их дружины, или его самого, когда это становилось известно после его принятия в ряды здешней дружины, Пальнатоки имел право последнего решающего слова, как и при любом другом разногласии, возникающем среди них.

— Суровые, но не такие и глупые, если подумать, — я согласился с дядей.

— Это да, Пальнатоки умер, и сейчас ярлом там Сигвальди. Сейчас там забавная история происходит, — дядя хмыкнул. И продолжил.

— Так вот над Волином сейчас поставлен Богуслав, сын нашего князя Ратибора. И к нему как-то приезжали его сестры, Астрид и Гуннхильда, и когда Сигвальди увидел Астрид, потерял голову от любви. Поговаривают, что он спать не мог и чуть ли не смерти искал, бросаясь в самую сечу. В итоге он к ней посватался, а она не отказала, лишь сказал, что согласится, после того как с Волина будет снята уплата дани конунгу Дании, она выйдет за Сигвальди замуж. И дядюшка расхохотался во все горло.

— Так вот, Сигвальди уже третью годину пытается измыслить, как это сделать, ведь Свейн никогда на это не пойдет, ему с Волина перепадают хорошие деньги.

Мне же вся это история казалось чем-то знакомым и родным, нет, не про попытку женитьбы.

Чешуя, как жар горя, тридцать три богатыря, с ними дядька Черномор, мимо острова Буяна, царства славного Салтана, а что, похоже, классика как-никак, не отсюда ли наш поэт черпал вдохновение. А что, остров Буян заменить на Руян, где, как сказывают, и есть Алатырь-камень, и все. Естественно, мне это знакомым показалось. Вырос на сказках, как-никак.

А вот эти скандинавские взаимоотношения кто кого любил, кто кого убил, кто кому брат, а кто кому кровник, заставляют мозг кипеть в прямом смысле, и это, к сожалению, важно, так что придётся в этом разбираться когда-нибудь. Думаю, что у нас все то же самое, о многом я еще не знаю, хотя что говорить, стоит вспомнить историю своего рода, хватает скелетов в шкафу. Да еще и имена дочерей князя явно не местные, не славянские. А в прочем мать и жена князя Ратибора, могла быть из свеев или данов, вот и назвала так дочек.

— Ладно вроде отдохнули, — и дядька хлопнул ладонями. — Смена, — он проорал во все горло.

Я с частью отдохнувшей командой полез за весла. Четыре весла с каждой стороны, и на каждом по два человека, идем против течения, так что приходится прикладывать силы, но ничего, я привычен и раз, и два, и три.

Потягивая горячий взвар, я лежал на шкуре, руки все же побаливали, несмотря на мой дар к силе жизни.

Обычно на ночной стоянке я время проводил со своими братьями, слушая их байки о путешествии, но в этот раз я остался без привычной компании и сижу возле костра с дядей и прадедушкой.

— Вроде все тебе поведал, — дядя развел руками. А, точно, совсем забыл. Возвращаясь обратно, у Куапа остановились, представляешь, старостой стал в своем селе, как это у него получилось, даже и не скажу, не поймешь этих пруссов.

— Так сговориться с ним удалось, что по концу зимы, к нему людишек отправлю, да и выкуплю солнечный камень[4], и цену удалось сбить. Раньше-то у него свей один выкупал, что на торг в Новгород ходил, но тут не задалось, не пришел, да и вестей, по словам Куапа, никаких, вот и предложил мне выкупить. Часть уже добытого показал, хороший камень, крупный.

— Это хорошо, — и прадед погладил свою бороду.

— Конечно, как люди от него вернутся, отправлюсь в Волин, сам же знаешь, там мастеров для этого дела хватает, а после и в Царьград отправлюсь, думаю, хороший прибыток выйти должен. А остальном я уже и поведал тебе.

— Ну да, ну да, — покивал дед.

Меня же начало рубить в сон, и последние слова я еле слышал, закутавшись в шкуру.

Ближе к полудню мы прибыли в Щеттин, причал был забит ладьями и дракарами, в том числе и торговыми, большими, пузатыми, нагруженными товаром. Кто-то грузился, кто-то разгружался, но народу было, как по мне, многовато, такого скопления здесь я еще не видел, каждый был при деле.

— О, видимо, торг закончился недавно, — задумчиво протянул дядя.

— А часто проводят эти торги? — с любопытством протянул я.

— Раз в две седмицы, много ржи и пшена здесь продают. Соленую сельдь также вниз по Одеру сплавляют, хватает торговли. А купцов здесь всяких бывает свеи и даны, да и, франки всякие, да и немцы и саксонцы, греки опять же.