— Нет, — ответила я, улыбаясь. — Не ребенка. Я не замужем. И не обручена. Я свободна.

Тариз ничего на это не ответил, только по-прежнему пристально рассматривал меня.

— Вы, наверное, скажете, что я сошел с ума, но мне кажется, я вас знаю. Как будто… нет, не знаю, как сказать. Как будто я вас когда-то знал. Вы понимаете, что я хочу сказать?

— Да, прекрасно понимаю.

— Вы будете смеяться, но я как будто что-то знаю о вас. Но это, конечно, невозможно, потому что мы с вами никогда не были знакомы.

— А что вы обо мне знаете? — тут же спросила я. Он ласково улыбнулся, и мне показалось, что мое сердце сейчас растает.

— Вы боитесь высоты и вы любите… — Он заколебался. — Вы любите таких зверьков. — Он бросил взгляд на подсвечник, который стоял у меня на столе. — Вы любите обезьянок! И еще… вы что-то делаете. — Он провел рукой по глазам. И вспомнил. — Вы рассказываете истории. Вы замечательно рассказываете истории. Все вокруг смеются. Нет, главное, это я всегда смеюсь. И еще вы…

Он внезапно отшатнулся, смотря на меня почти испуганно. Его большие черные глаза расширились, кожа с каждой секундой делалась все бледнее. Он тихо проговорил:

— Кажется… кажется…

Мне еще никогда не приходилось видеть, чтобы мужчина падал в обморок, но в данном случае, кажется, мне предстояло это увидеть. Рывком вскочив с кушетки, я толкнула его к спинке и принялась искать, не найдется ли у меня бренди. Но я не нашла, потому что обычно не пью бренди. Поэтому я налила немного мандаринового ликера «Наполеон» и протянули ему рюмку.

— Простите, — пробормотал он, садясь прямо. — Со мной как будто… как это будет на вашем языке? Такое чувство, как бывает в самолете, когда посмотришь вниз на землю.

— Да, летная болезнь, — сказала я. И подумала про себя: «Так бывает, когда посмотришь в глубь столетий».

На нем был надет темный костюм, от чего его волосы и ресницы казались еще темнее. Больше всего на свете мне хотелось прикоснуться к нему. Я мечтала ему рассказать все о нас с ним. Я хотела почувствовать, как его сильные руки обнимают меня.

— Почему вы на меня так смотрите? — спросила я, пытаясь заставить его рассказать о своих мыслях.

Он улыбнулся. У него были прямые, ровные, красивые зубы. А когда я взглянула на его губы, все у меня внутри заныло. Халат на мне раскрылся, но я его не застегивала. Стоило бы ему пальцем пошевельнуть, и я бы вообще сбросила с себя на пол всю одежду.

— Я вас не знаю, — тихо сказал он. — И вы меня не знаете. Но все-таки как будто я вас знаю. Я знаю все, что в вас есть хорошего и плохого.

— Плохого? — тут же невольно вырвалось у меня.

— Кажется, вы с характером, — улыбаясь, заметил он.

— Только тогда, когда ты не делаешь то, что я хочу, — ответила я. — А как только ты делаешь, что я хочу, и когда я хочу, я тут же становлюсь милой и спокойной.

Учитывая тот факт, что мы с ним встретились пять минут назад, это мое заявление было трудно понять, но он только улыбнулся и кивнул:

— Да, это я знаю. Воля у тебя сильная.

С глубоким вздохом он посмотрел на рюмку ликера, которую держал в руках. Я сидела на краешке кушетки, примерно в восьми дюймах от него, и умирала от желания придвинуться вплотную.

— Я только что приехал в эту страну, — тихо произнес он. — Я только вчера сошел с самолета, а в этом здании у меня была назначена встреча с одним человеком.

— На восемнадцатом этаже, но ты нажал не на ту кнопку. Он поднял голову и взглянул на меня:

— Да нет, кажется, я нажал именно ту кнопку, какую надо.

— Да, — прошептала я. — Ты нажал ту кнопку, какую надо. Он снова посмотрел в свою рюмку. Когда он наклонил голову, я увидела, как у него на шее пульсирует вена. Как я хотела поцеловать эту шею! Воздух между нами напоминал электрическую дугу, заряд на которой возрастал с каждой секундой.

— Я приехал в вашу страну, чтобы говорить с вашими людьми, с вашим президентом, о том непонимании, которое имеется между вашей страной и моей.

— А, дипломат, — сказала я, думая, как талантлив был Талис к дипломатии. Он был таким остроумным и милым человеком, что в его присутствии все чувствовали себя легко и непринужденно, а заклятые враги мирились.

— Делаю, что могу, — скромно сказал он. Потом испытующе посмотрел на меня. — А вы — вы случайно не из тех работающих американок, которые дорожат своей работой и никуда не могу уехать из того места, где находится их компания?

Сначала я не понимала, что он имеет в виду, потом мое сердце запрыгало:

— Нет-нет, я совершенно спокойно могу ехать, куда захочу. Я зарабатываю на жизнь писательским трудом, так что я могу жить где угодно.

— Хорошо, — улыбаясь, кивнул он, потом хотел сказать что-то еще, но заколебался и осторожно поставил на столик рюмку с ликером, из которой так и не отпил ни глотка.

— А… какое это имеет значение, могу я путешествовать или нет?

— Если я скажу, что думаю, ты подумаешь, что я совсем ненормальный.

— Нет-нет, не скажу, что ты! — изо всех сил запротестовала я, про себя страстно надеясь, что он не просто хотел пригласить меня пойти с ним в ресторан.

Увидев огонь в его глазах, мое сердце подпрыгнуло к самому горлу.

— Не знаю, как это получилось, но я тебя люблю. Люблю всей душой, всем сердцем. Мне кажется, я всю жизнь ждал тебя и везде пытался тебя найти.

— Я тоже, — только и смогла прошептать я. «Ну, а теперь, — думала я, — мы начнем срывать друг с друга одежду. И я уже начала это делать».

Но, увидев, что он посмотрел на часы, мое сердце замерло. И как я могла забыть, что у него эта встреча! Он приехал в Америку не просто так, а из-за очень важных вещей: мир между двумя странами, обмен двумя различными философиями жизни, возможно даже, попытка предотвратить угрозу войны. Какое право имеет женщина вмешиваться в такие вещи?

— Сейчас я уже очень сильно опаздываю, но к четырем часам я должен освободиться. В это время я вернусь сюда, и тогда мы поедем и поженимся.

Мой рот открылся, и челюсть так отвисла, что подбородок касался груди.

— Ты опять не упадешь в обморок?

— Я… нет, кажется, не упаду… Но… поженимся? — На это мне сказать было абсолютно нечего. — А ты не мог бы еще чуть-чуть подождать с этой своей встречей?

Он поморгал глазами — я очень часто видела у Талиса эту привычку. Он отлично знал, какие чувства меня обуревают, и наслаждался моей растерянностью и. раздражением. Потом кончиками пальцев пощекотал меня под подбородком:

— Пока ты не будешь официально моей, я тебя не трону. Но после этого — после этого я шесть месяцев подряд не буду выпускать тебя из постели. — Он меня поцеловал в лоб. — К этому времени ты уже будешь так тяжела моим ребенком, что далеко уйти не сможешь.

Мне казалось, колени подо мной подгибаются. Была только одна вещь на свете, которую я хотела с такой же силой, как этого мужчину. И эта вещь была — наш ребенок.

— А теперь давай-ка одевайся, а я вернусь часа через два. Мне была непереносима мысль, что он сейчас уйдет.

А что, если он не вернется? А что, если я сейчас его упущу? А что, если… Я проговорила дрожащим голосом:

— В Америке, для того, чтобы пожениться, нужно как минимум три дня. Придется еще ждать… А как же…

Он поцеловал меня в обе щеки, так делают в Европе или на Востоке.

— Я сделаю несколько звонков. Нам ждать не придется. Он поцеловал меня в шею, но к себе не прижал. Я знала, что ему, как и мне, кажется, что, если мы прижмемся друг к другу слишком сильно, то у нас уже не будет сил разъединиться. Я услышала его шепот у самого уха:

— Ну как, у тебя есть еще вопросы?

Я не отвечала, и он, чтобы рассмотреть меня, отодвинул меня от себя на расстояние вытянутой руки. Я с трудом покачала головой. Нет. Нет вопросов. У меня нет никаких вопросов. Он — мой, и я готова пойди за ним на край земли.

— Тогда дай мне свой паспорт. Мне нужно будет сделать кое-какие приготовления.

Я с трудом, трясущимися руками открыла ящик своего письменного стола, вынула оттуда голубенькую книжку и протянула ему. И смотрела, как он ее с интересом открывает.