— Теперь уже все. Талис, я тебя любила. Я тебя любила всем сердцем, всей душой. Невозможно больше любить, чем я любила. Но, наверное, этого оказалось недостаточно, чтобы ты меня любил так же. Наверное, я где-то что-то сделала неправильно.

— Нет, нет, я любил тебя. Я любил тебя больше, чем… Было видно, что Калли его уже почти нет слышит. Она уже почти что не дышала.

Как он мог жить без Калли? Какой смысл было жить, если он не мог жить с ней? Он представил себе, как будут проходить годы без ее смеха, что она никогда больше не скажет ему, что он замечательный, что он все может.

— Без тебя я ничто, — прошептал он. Почувствовав, как она умирает, ему показалось, что ему самому в вену воткнули иголку, и кровь стала вытекать из него — он тоже умирал… «Половина», — подумал он. Она — это его половина. Умирает половина его самого.

Он осторожно подхватил на руки уже почти безжизненное тело и забрался на парапет. Он не задумывался над тем, что делает. Тут не над чем было думать.

Почувствовав, как он прижался губами к ее губам, она с трудом открыла глаза и взглянула на него. Она поняла, что они на краю парапета, что до земли много — десятков футов.

— Не надо… — прошептала она, но протестовать у нее не было сил.

Собрав все силы, какие у нее остались, она обвила Талиса руками за шею и поцеловала. И когда он ступил с парапета в пустоту, она не оторвалась губами от его губ. Они были вместе, пока не разбились о землю.

Джон Хедли прискакал как раз в момент, чтобы увидеть, как его возлюбленный сын разбивается насмерть. Молча, не в силах пошевелиться, он стоял и смотрел на два юных тела, которые переплелись и соединились так тесно, что было невозможно сказать, где начинается одно и кончается другое. У ноги Калли лежало мертвое тело маленькой обезьянки, которую Талис когда-то подарил ей.

Когда Джон поднял голову и закричал, его крик отдавался эхом от холмов, которые были расположены за много миль от того места.

— Нет! Нет! Нет, Боже! — крикнул он и бросился на разбитые тела.

Два невинных юных существа умерли, потому что любили слишком сильно, а все остальные вокруг них любили слишком мало.

Узнав, что Талис погиб, оба родителя, казалось, тоже полностью утратили волю к жизни. Алида едва протянула еще несколько часов и умерла.

— Душ в аду прибавилось, — прошипела Пенелла, не стараясь скрыть свою ненависть к покойной госпоже.

Джон Хедли за одну ночь сломался и старел с каждым днем у всех на глазах, постепенно превращаясь в немощного и дряхлого человека.

Но над Хедли Холлом стояла какая-то тяжелая и мрачная мгла, которую невозможно было объяснить даже этой чередой смертей. Над большим красивым домом, выстроенным на фоне старинного полуразрушенного замка, витала не просто смерть, а нечто другое.

Прежде чем оседлать свою лошадь и ускакать из этого места навсегда, Хью Келлон сказал:

— Это — отсутствие любви. Некоторое время, вместе с этими двумя детьми, здесь была любовь. До них мы были все привыкшие к отсутствию любви, но они нас пробудили. Они заставили меня вспомнить то, что я знал раньше и думал, что забыл Я думал, что никогда не вспомню больше, что такое нежность. И разве один я это вспомнил?

Это была правда: Калли и Талис подействовали на всех. Как только мать умерла, Эдит, не теряя ни минуты, воспользовалась наличием свободного Питера Эронделя; он еще не успел запомнить, как ее зовут, а они уже были обвенчаны. Потом она быстро принялась искать мужей для остальных своих сестер и всем нашла. Джон не возражал и вообще не вмешивался ни во что больше. Теперь это был старик, и перед скорой смертью он уже не думал о том, что будет с деньгами, которые он так тщательно копил всю жизнь.

Пенелла тоже не упустила свой шанс и провозгласила себя экономкой овдовевшего Джона. Очень скоро управление делами Хедли Холла наладилось и отныне пошло эффективнее, чем прежде. Ей легко удалось убедить Джона, что Алиду не следует хоронить в ее драгоценном поместье Пенимэн. Она всю жизнь пользовалась этим богатым имением для того, чтобы обещать, угрожать, сулить и не выполнять обещаний. Если она не отдала его при жизни, пусть же она не имеет его после смерти.

С уходом Талиса и Калли в доме не осталось больше жизни, как будто там и не было людей. Как сказал Хью, там не было любви. Дети постепенно, друг за другом, разъехались, потому что никто из них не хотел оставаться рядом с отцом, и вообще жить в этом доме.

Гильберт Рашер так и не появился. Ему не пришлось увидеть своего сына взрослым человеком. Когда он в сопровождении своих двух других сыновей ехал в Хедли Холл, чтобы потребовать его себе и сделать королем, в лесу, который они проезжали, на них напали разбойники и потребовали отдать им все деньги. У них с собой было только несколько золотых монет, но они отказались отдать их, за что были убиты. В Хедли Холле его вообще-то никто и не ждал, только несколько человек знали, что он должен был прибыть и совершить какую-то месть леди Алиде. Но, когда он не приехал, никто не расстроился.

Прошло три года со дня смерти детей, и вот однажды Пенелла потребовала, чтобы Джон Хедли сделал что-нибудь, чтобы увековечить их память. В память о них Джон велел выстроить колокольню. Роскошную колокольню, с богато украшенным сводом и мраморными полами. С восточной стороны колокольни был установлен мраморный памятник. Это были статуи Калли и Талиса в натуральную величину, лежащие на украшенных бахромой подушках, высеченных из белого мрамора. Вокруг ноги Калли свернулась маленькая обезьянка. Их головы были повернуты друг к другу, их руки соединены, и они смотрели друг другу в глаза взглядом, который будет длиться вечность. Над их головами белые голубки держали в клювах тоже высеченный из мрамора полог, как будто зритель видел что-то личное, что не предназначено было для всеобщего обозрения.

Внизу была прикреплена латунная доска, на которой было высечено:

Я очнулась вся в слезах. Оглядевшись вокруг, я увидела, что надо мной склонились двое людей, но кто это, я узнала не сразу. Один был молодым человеком, с бледным, ужасно измазанным лицом. Постепенно я поняла, чем было измазано его лицо: это был аляповатый, слишком дешевый и неумело наложенный грим, который весь потек от пота.

— Мы-то уж думали, вы Богу душу отдали, — проговорил он. Судя по тому, как он говорил, он не отличался высоким образованием.

— Ты умирала на самом деле! — еще не придя в себя от ужаса, прошептала красивая девочка, которая стояла с другой стороны от меня.

Я повернула голову в ее сторону, и мои глаза встретились прямо с глазами Эдит — той женщины, которая в шестнадцатом веке была моей старшей сестрой. Я с большим трудом вспомнила, что в настоящее время ее зовут Эллен и что она безумно хочет выйти замуж. «Ничего удивительного», — подумала я, припомнив, сколько испытаний досталось когда-то на ее долю из-за интриг ее лживой матери.

Я уже собралась встать, но голова у меня закружилась, и я упала обратно на твердую кушетку. Когда же была изобретена мягкая мебель? И еще — почему мне кажется, что я как бы помню экипажи без лошадей?

— Катрин, — позвала меня Эдит-Эллен. — Нам пора домой. Сейчас уже поздно, а у тебя сегодня был, э… ну… тяжелый день.

«После того, как совершишь самоубийство, обычно устаешь», — думала я, позволяя ей поднять меня на ноги. Уж не говоря о том, что сам по себе гипнотический транс оказался таким глубоким, что я едва не умерла. Молодой человек уже суетливо открывал перед нами дверь. Вне сомнения, он был счастлив избавиться от нас обеих, пока никто не прибежал и не обвинил его в попытке убийства.