Впрочем, мое неудовольствие исчезло, как только Милли сказала, что придет человек, разбирающийся во внушении прошлых жизней.

Приходилось ли вам когда-нибудь совершать заведомые ошибки?

Я рассказала Милли далеко не все. Я почти целиком выпустила ту часть, где говорилось о Норе. Одно дело — частным образом посещать медиума и слушать о «половинах» и о том, что любовь — это та же ненависть, а совсем другое — пересказывать это вслух при свете дня.

Поэтому я и пересказала Милли нечто вроде журнального варианта романа. Я рассказала все насчет Джейми, потом о том, как нашла упоминание о человеке по имени Тависток, потом о передаче про прошлые жизни по телевизору. Я бы могла рассказать всю историю Дарий, для которой главное не правда, а забавность ситуации. Что касается Милли… Она подходит ко всему, что ей говоришь, абсолютно серьезно.

И вот теперь мне предстояло провести целый вечер с гипнотизером, который может заставить меня вообразить прошлую жизнь. И Норы, которая запретила бы мне это, рядом нет. Если я увижу Джейми — в смысле, Адама — я предупрежу его… Я сама не знала, о чем я собираюсь его предупредить. В сущности, я знала только дату их смерти. Но я знала, что я буду любить его. Если бы я увидела Джейми, я полюбила бы его. Я не стала бы его ненавидеть, как, по словам людей, ненавидела Гортензия своего мужа. Ожидая гипнотизера, я с трудом могла сосредоточиться на том, что говорила Милли. Она говорила о том же, о чем и все писатели — о контрактах и о деньгах. Я, не отрываясь, смотрела на дверь, страшась и ожидая услышать звонок.

Когда наконец приехал он и еще три женщины, я была вне себя от возбуждения. Мне приходилось прилагать все усилия, чтобы успокоиться и есть. Казалось, обед будет длиться вечно, и к тому моменту, когда мы встали из-за стола, я уже готова была кричать.

Ради краткости я не стану здесь долго говорить о том, Что техасцы и нью-йоркцы — это одни и те же люди, только с разным акцентом, отчего они друг друга и ненавидят.

Однажды Нора мне сказала, что человек сам должен очень хотеть, чтобы его загипнотизировали, только тогда гипноз может быть успешным. Так вот, к тому моменту, когда гипнотизер начал, я отчаянно хотела увидеть Джейми.

Я развалилась в викторианском кресле, а гипнотизер, на котором были джинсы и ковбойские сапоги, спросил:

— Вы хотите посмотреть на одну определенную жизнь?

По его мигающим глазам я поняла, что он кое-что знает, только поклялся не говорить мне, однако не может удержаться от того, чтобы не намекнуть. Милая, добрая, славная Милли иногда бывала болтлива.

— Это… — Я собрала всю храбрость в кулак. — Это один определенный человек.

— Ах, ах, — пробормотал он с тем же самодовольным, всепонимающим, мерзким видом, который может быть только у мужчины. Все они убеждены, что женщине нужен только мужчина. Думаю, женщины способны доказать, что прекрасно могут управлять миром и без них! Да, но, научившись управлять миром, мы очень скоро превратили бы его в мир толстых и волосатых баб. А что в этом хорошего?

Я, однако, промолчала. Лежа в кресле, я думала, как хочу его увидеть. Я хотела увидеть Джейми. Я хотела увидеть живого Тавистока.

Голос гипнотизера убаюкивал меня, погружая в иной мир, и я думала, что хочу видеть… хочу видеть… Джейми.

Покинуть свое тело и поплыть — это было прекрасно. Я много читала о том, как некоторые смотрят на себя со стороны, но до меня это как-то никогда не доходило. Теперь до меня дошло. Не остается никаких забот, никакой боли, никакого гнева, только ощущение полета.

Я летела совсем недолго. Вдруг вспыхнул яркий свет, я оказалась в какой-то спальне. Она была похожа на те, которые я описывала в книгах. Или, может быть, она была похожа на то, о чем я мечтала. Это был самый прекрасный пример английской деревянной обстановки: огромная кровать, на которой было покрывало из зеленого шелка, китайские вручную разрисованные обои, мебель современная, под антик — то есть современная для того времени, где я была.

Я смотрела вниз, потому что мне казалось, что я парю в воздухе в углу комнаты, а тела у меня нет. Я была просто одним из видов энергии. И я сообразила, что, чем меньше я буду об этом думать, тем лучше. «Думай, что это кино, — приказала я себе. — Ты не сошла с ума, а просто смотришь кино, и все».

В комнате было три человека, все они стояли ко мне спиной. Одна была служанка, одетая в простое, скромное, но хорошо скроенное черное платье с белым передником. Она молча и старательно помогала госпоже, которая стояла перед зеркалом. На леди был утренний туалет эпохи Эдуарда. Служанка помогала ей надевать многочисленные юбки.

Справа от меня стояла девочка лет пятнадцати, ее длинные волосы орехового цвета были распущены по спине. На ней было симпатичное платьице с вышивкой, как будто оно было для ребенка не более шести лет. Очень странно было видеть подростка не в джинсах и кожаной куртке.

Мне хотелось вобрать в себя все, что я вижу. Я хотела высосать картину, как высасываешь тюбики.

Но пока я рассматривала и разглядывала все вокруг, стараясь запомнить, чтобы описать в следующей книге, леди у зеркала обернулась и посмотрела прямо на меня. Думаю, что она меня не видела, потому что мне самой было себя не видно, но она совершенно точно что-то почувствовала.

Я задержала дыхание, смотря на нее, а она смотрела на меня. Как вам кажется, что бы вы почувствовали, если бы вы оказались в другом времени? Неужели вас не переполняло бы любопытство?

Меня переполняло.

В книгах о Мальборском обществе я читала, что леди де Грей была настоящая красавица. Но это означало всего лишь, что она была красавица по сравнению с другими женщинами ее общества. В соответствии со вкусами того времени, она могла бы быть, например, фотомоделью — если бы в эпоху Эдуарда были бы модельеры и звезды экрана.

В общем, я была разочарована «своей» внешностью. Как в детстве, когда я ненавидела свое лицо. Волосы у меня такие светлые, что кажутся совершенно бесцветными, и, вопреки наставлениям матери, которая считала, что нельзя так торопиться, я начала пользоваться косметикой едва ли не в двенадцать лет. Сначала чуточку, потом больше, и постепенно количество косметики на моем лице так возросло, что потом уже я скорее бы согласилась, чтобы меня увидели голой, чем без трех слоев теней на веках, темного карандаша и множества черной туши на ресницах. И вот я вижу, что «мои» брови слегка подведены и губы слегка накрашены, но, на мой взгляд, лицо все еще было чересчур бледным.

«Ну ладно, — подумала я, — это не мое дело. Я здесь только наблюдатель».

Я услышала, как девочка спросила:

— Катрин, ты хорошо себя чувствуешь?

— Да, — прошептала женщина, а, может быть, и я сама. Она продолжала смотреть в том направлении, где была я, и, я знала, она явно чувствует мое присутствие.

Но где же Джейми? Он был единственным, кого мне хотелось здесь увидеть. Хорошо, конечно, увидеть со стороны саму себя, но теперь мне хотелось бы, чтобы она вышла из комнаты и пошла к нему.

Но, кажется, она никуда не собиралась. Служанка смотрела на Катрин — а я думала, ее зовут Гортензия, — и девочка тоже, а Катрин смотрит на меня, но меня никто не видел.

В следующий момент в мой мозг, казалось, проникли несколько человек. Первым был гипнотизер из Техаса, приятель Милли, который приказывал мне возвращаться.

Я слышала, как он говорит:

— Она ушла слишком глубоко. Хейден! Хейден! Вы меня слышите? Милли, что же вы ее не позовете?

Потом я услышала, как нежный голосок Милли упрашивает меня вернуться, но в ее голосе было и другое — она желала мне того, что сделает меня счастливой. Если бы меня позвала Дария, то не прошло бы и мгновения, как я вернулась, бы обратно, в гостиную. Дария сказала бы так: «А где твои страницы?!» — а если бы и это не помогло, она сказала тогда: «Хейден, может, подпишем еще один контракт?» — и уж тут-то я бы уж точно проснулась.