В этот же день поляки прекратили сопротивление у Анджеева. Командир 18-й польской дивизии попал в плен". 3-я танковая дивизия достигла Каменец. Велась разведка сил у Брест-Литовска[156]. Был отдан приказ на наступление на эту крепость. Ночь мы провели в Вельске.
Нам стало известно, что польские части вышли к знаменитой Беловежской пуще. Но я хотел уклониться от боев в лесу, т. к. они отвлекли бы нас от выполнения главной задачи – достичь Брест-Литовска – и сковали бы крупные силы. Поэтому я удовлетворился тем, что организовал наблюдение за лесным массивом.
14 сентября части 10-й танковой дивизии – подразделения разведывательного батальона и 8-го танкового полка – вышли к линии фортов Бреста. Я быстро начал марш на Брест всем корпусом, чтобы использовать внезапность для достижения успеха. Ночь мы провели в Выское-Литовске.
15 сентября кольцо вокруг Бреста было замкнуто на восточном берегу Буга. Попытка взять эту крепость внезапным нападением танков провалилась лишь потому, что поляки поставили во входных воротах старый танк «Рено», который и помешал нашим танкам ворваться в город. Командный пункт корпуса к ночи переехал в Каменец-Литовск[157]. 20-я мотодивизия и 10-я танковая дивизия 16 сентября начали совместное наступление на цитадель. Штурмом взяли гребень вала, но атака захлебнулась, т. к. стрелковый полк 10-й танковой дивизии не выполнил приказа наступать непосредственно за огневым валом артиллерии. Когда полк, в передовые подразделения которого я тотчас же направился, с опозданием и уже без приказа вновь предпринял атаку, он понес, к сожалению, тяжелые потери, не достигнув успеха. Мой адъютант подполковник [Роберт] Браубах в этих боях был тяжело ранен и умер через несколько дней. Он пытался прекратить огонь, который вели наступавшие сзади части по своим передовым подразделениям, но был сражен польским снайпером, укрывавшимся в 100 м за гребнем вала. Это была очень чувствительная потеря для нас.
3-я танковая дивизия продвигалась восточное Бреста на Влодаву, а следовавшая за ней 2-я мотодивизия – на восток, к Кобрыню[158].
Командный пункт корпуса оставался в Каменец. Утром 17 сентября гигантская крепость была взята 76-м пехотным полком полковника [Ганс] Голлника, переправившимся ночью на западный берег Буга как раз в тот момент, когда польский гарнизон пытался прорваться из города на запад по неповрежденному мосту через Буг. Это был конец кампании. Штаб корпуса перешел в Брест и разместился в здании администрации [Полесского] воеводства. Здесь мы узнали, что с востока наступают советские войска.
Польский поход стал боевым крещением для моих танковых соединений. Я пришел к убеждению, что они полностью себя оправдали, а затраченные на их создание усилия окупились. Мы стояли на Буге фронтом на запад в полной готовности встретить остатки польской армии. Тыл корпуса охраняла 2-й мотопехотная дивизия, которой пришлось вести тяжелые бои под Кобрынем. Мы ожидали каждую минуту установления непосредственной связи с танковыми частями, подходившими с юга. Наши передовые разведывательные подразделения достигли Любомля[159].
Между тем штаб 4-й армии генерал-полковника [Гюнтера] фон Клюге переместился ближе к нам, и мы снова вошли в его подчинение. Крепостная бригада «Лёцен», которая так храбро сражалась на Нареве, несколько дней обеспечивала наш левый фланг, а затем была также подчинена 4-й армии. Командующий 4-й армией приказал XIX армейскому корпусу продвигаться одной дивизией на юг, другой на восток к Кобрыню, третьей – на северо-восток к Белостоку[160]. Осуществление этого решения привело бы к разделению корпуса на отдельные части, и всякое управление им стало бы невозможным. Появление русских избавило нас от необходимости выполнять этот приказ.
В качестве вестника приближения советских войск прибыл молодой офицер на бронеавтомобиле, сообщивший нам, что советская танковая бригада на подходе. Затем мы получили извещение о демаркационной линии, установленной министерством иностранных дел, которая, проходя по Бугу, оставляла за русскими крепость Брест. Подобное разграничение мы посчитали крайне невыгодным; затем было установлено, что район восточнее демаркационной линии должен быть оставлен нами к 22 сентября. Подобные срок был настолько недостаточен, что мы даже не смогли эвакуировать наших раненых и вывезти поврежденные танки. По-видимому, к переговорам об установлении демаркационной линии и о прекращении военных действий вообще не был привлечен ни один военный.
В связи с оставлением Брест-Литовска следует вспомнить еще один небольшой эпизод. Данцигский епископ [Эдвард] О’Рурк[161] вместе с примасом Польши кардиналом [Августом] Хлондом покинули Варшаву и направились на восток. Когда оба эти духовных лица прибыли в Брест, то, к своему большому удивлению, они натолкнулись там на немцев. Кардинал повернул на юго-восток и укрылся в Румынии. Епископ Данцигский выбрал дорогу на северо-восток и попал прямо в наши руки. Он попросил разрешения побеседовать со мной, на что я охотно согласился. Беседа состоялась в Бресте. Поскольку он не знал, где мог укрыться в безопасности, и ни в коем случае не хотел оказаться в руках русских, я посоветовал ему присоединиться к одной из моих транспортных колонн, которые возвращались в Кенигсберг. Оттуда он легко смог бы добраться до резиденции епископа Эрмландского[162] и воспользоваться его защитой. Епископ принял это предложение и вместе со своей свитой спокойно выехал из зоны военных действий. Позже в любезном письме, подчеркнув традиционное рыцарство немецкого офицерского корпуса, он благодарил меня за оказанную ему помощь.
В день передачи Брест-Литовска русским в город прибыл комбриг [Семен] Кривошеий, танкист, владевший французским языком – с ним я смог легко объясниться. Все вопросы, оставшиеся неразрешенными в положениях министерства иностранных дел, были удовлетворительно для обеих сторон разрешены непосредственно с русскими. Мы смогли забрать все, кроме захваченных у поляков запасов, которые оставались русским, поскольку их невозможно было эвакуировать за столь короткое время. Наше пребывание в Бресте закончилось прощальным парадом и церемонией смены флагов в присутствии комбрига Кривошеина[163].
Прежде чем оставить крепость, которая стоила нам столько крови, мы проводили 21 сентября моего адъютанта подполковника Браубаха на вечный покой. Я тяжело переживал потерю этого храброго офицера и старательного сотрудника. Рана, которую он получил, сама по себе и не была бы смертельной, но наступивший затем сепсис поразил сердце, что привело к летальному исходу.
Вечером 22 сентября мы прибыли в Замбрув. 3-я танковая дивизия была уже впереди; она направлялась в Восточную Пруссию. Другие дивизии следовали за ней. Корпус как боевая единица больше не существовал.
23 сентября мы остановились в Галлингене[164], в прекрасном имении графа Бото-Вендта цу Ойленбурга. Сам граф был в действующей армии, поэтому мы были приняты его любезной супругой[165] и прелестной дочерью. У них мы отдохнули несколько дней; отдых после стремительного похода хорошо подкрепил нас.
Мой сын Курт хорошо перенес эту кампанию. От моего другого сына Гейнца я не имел никаких известий, т. к. вообще за всю кампанию ни одна полевая почта не успевала за войсками. Это был большой недостаток. Теперь мы надеялись на скорое возвращение на родину к прежним местам дислокации, чтобы быстро снова привести войска в боевую готовность.
