Однако, решив насущные проблемы, Ли Хан обнаружила, что ей больше нечего делать. Лагерь для военнопленных напоминал эскадру или эскадрилью с дисциплинированными экипажами. Им теперь мог управлять ее старший помощник, а ей самой оставалось только стоять у незаметного, но послушного руля. Она поняла, что «главнокомандующий» в лагере для военнопленных еще более одинок, чем командир боевой группы ВКФ.

Осень уже сменилась мягкой зимой, характерной для умеренного климатического пояса Ксанаду, когда Ли Хан поняла всю иронию своего положения, в котором ей следовало бы чувствовать себя победительницей. Она помогла своим подчиненным вновь обрести смысл жизни и чувство товарищества, а сама билась как птица в клетке, изнывая от унылого и смертельно однообразного тюремного существования. Лишь один раз произошло из ряда вон выходящее событие, хоть как-то скрасившее царившую в лагере нестерпимую скуку.

Ли Хан никогда не любила правительство вообще и в особенности тех, кто служил интересам Индустриальных Миров. Поэтому, когда ей приказали явиться для беседы с какой-то госпожой Ортегой, членом Верховного Совета временного правительства Пограничных Миров, занимающейся вопросами внутренней безопасности, она мысленно приготовилась ко встрече с очередным скучающим бесчувственным бюрократом.

Однако госпожа Ортега начала с того, что попросила коменданта лагеря удалиться, тем самым придав беседе неформальный характер, что было совершенно нетипично для бюрократов, больше похожих на механизмы.

Ли Хан сочла этот шаг разумным и великодушным и сразу же почувствовала симпатию к Мириам Ортеге. Она еще больше прониклась симпатией к Мириам, когда беседа началась с обсуждения условий жизни в лагере и нужд его обитателей. Как здорово было поговорить с новым человеком после бесконечных месяцев, на протяжении которых Ли Хан все время окружали одни и те же лица! Особенно с такой умной женщиной, обладающей прекрасным чувством юмора! Ли Хан всегда руководило чувство долга, которое она не выпячивала, но много и упорно работала, существуя при этом в полном одиночестве. Теперь, беседуя с Мириам Ортегой, она испытывала нечто вроде притяжения, подобного притяжению противоположных зарядов, и даже время от времени забывала, что формально она и Ортега враги.

Когда разговор закончился, Ли Хан поднялась, испытывая чувство сожаления. Но прежде чем удалиться, она попыталась задать один интересовавший ее вопрос, хотя и опасалась, что он может разрушить непрочную связь, возникшую между ней и Мириам.

– Госпожа Ортега!… Я вот все думаю о вашей фамилии и… Мириам Ортега перебила Ли Хан еще до того, как та успела задать вопрос.

– Адмирал Ортега был моим отцом, – без обиняков сказала она.

Ли Хан уже пожалела, что решилась на такой болезненный в данных обстоятельствах вопрос, но ее собеседница продолжала:

– Он был человеком строгих принципов и погиб, решив ими не поступаться. Думаю, это не самая плохая смерть. – Потом она еще раз улыбнулась и добавила:

– Я слышала, что и вы несколько раз были на пороге гибели.

После этих слов они больше не испытывали стеснения друг перед другом, и их отношения стали совершенно непринужденными.

Позднее Ли Хан была страшно удивлена, узнав из сплетен лагерной охраны, с которой она старалась поддерживать хорошие отношения, что Мириам Ортега и Иан Тревейн – любовники. Разумеется, с последней встречи адмирала и его погибшей жены прошло уже больше трех земных лет, и все же!…

Ли Хан никогда не встречалась с Натальей Николаевной Тревейн, но ее фантастическая красота часто с завистью обсуждалась офицерами ВКФ мужского пола и являлась предметом намеренно равнодушных комментариев офицеров женского пола. Но никто даже шепотом не намекал на то, что адмирал склонен к супружеским изменам. Какой бы яркой и своеобразной личностью ни была смуглая Мириам Ортега, она вряд ли относилась к тому типу женщин, который привлекал Тревейна! И все же – хотя Ли Хан это могло просто показаться – стоило Мириам заговорить о генерал-губернаторе, как у нее начинали лукаво блестеть глаза, а голос становился каким-то особенно нежным.

Потом, в начале весны, пришел приказ, и Ли Хан впервые за полгода покинула территорию лагеря для военнопленных. Теперь, шагая под конвоем по коридорам Дома правительства, она старалась выглядеть совершенно равнодушной, несмотря на то что ей было ужасно любопытно, зачем Тревейн захотел ее увидеть.

Ли Хан с майором подошли к анфиладе кабинетов, откуда Иан Тревейн управлял Пограничными Мирами. Ли Хан и офицеры ее разведки как следует проанализировали структуру временного правительства и сделали вывод, что такую систему вполне мог создать легендарный архитектор Голдберг, живший еще до эпохи освоения космического пространства [3]. Большинство задач повседневного управления Пограничными Мирами решалось отделами, возглавляемыми членами Верховного Совета, которые одновременно были депутатами Законодательного собрания Пограничных Миров и отчитывались перед ним. Тем не менее они работали на генерал-губернатора Тревейна и от его имени. Сам он был единственным представителем исполнительной власти, хотя даже не был депутатом Законодательного собрания и уж конечно, не был ему подотчетен. Он отвечал непосредственно перед Законодательным собранием Земной Федерации, заседавшем на Земле. Ли Хан решила, что такая структура временного правительства – прекрасный пример юридических головоломок, которые homo sapiens втайне обожает, хотя порой их и стыдится. Тем не менее это правительство было вполне работоспособным, о чем, в частности, свидетельствовала ее собственная капитуляция.

Майор космического десанта провел Ли Хан через оживленные внешние офисы и постучал в дверь личного кабинета генерал-губернатора. Оттуда прозвучал голос, пригласивший войти; майор распахнул старомодную дверь и изобразил нечто вроде стойки «смирно», пропуская вперед Ли Хан. Потом, не без сожаления, закрыл за ней двери. Обычно его не очень интересовали разговоры начальства, но на этот раз ему было трудно справиться с любопытством. Непонятно почему, но он был уверен, что беседа этих двух людей может иметь весьма любопытные последствия.

Тревейн в безукоризненно сшитом штатском костюме сидел за большим письменным столом. За его спиной было широкое окно, откуда открывался вид на Прескотт-Сити. Рядом с окном стоял шкафчик с двумя голограммами. Одна из них изображала трех женщин, а точнее – женщину и двух девочек-подростков, а другая – смуглого юношу в черной форме Военно-космического флота Земной Федерации с серебряными нашивками мичмана, старающегося не показывать, как он ими гордится. Ли Хан оторвала взгляд от голограмм и вытянулась по стойке «смирно» перед письменным столом. Последовала непродолжительная пауза, в течение которой они с Тревейном пристально разглядывали друг друга, вспоминая свою предыдущую встречу, происшедшую совсем в другом месте и при иных обстоятельствах.

Тревейн первым нарушил молчание, предложив Ли Хан сесть.

– Я лучше постою, – ответила она.

– Как вам будет угодно. – Тревейн кивнул, не выразив ни малейшего удивления. – И все же необязательно стоять по стойке «смирно», адмирал Ли Хан.

До Ли Хан дошел смысл его слов, и ее напряженное тело немного расслабилось. Тревейн едва заметно усмехнулся, увидев, как она несколько мгновений смотрела на него широко открытыми глазами. При этом Тревейн подумал, что таким образом Ли Хан выражает крайнюю степень удивления, при которой другие люди замирают с разинутым ртом.

– Да, – продолжал он. – Мы получили одно из редких сообщений, доходящих до нас из Внутренних Миров. Судя по всему, руководствуясь соображениями правового характера, изложением которых я не стану вас утомлять, наше правительство решило предоставить мирам, именующим себя Республикой Свободных Землян, статус стороны, с которой ведутся ограниченные военные действия. – Произнеся это, Тревейн скривился, словно откусил лимон. – Помимо всего прочего, из этого вытекает, что мы должны признавать воинские звания, присвоенные этим, с позволения сказать, политическим образованием… Разумеется, я вынужден подчиниться решению моего правительства, – язвительно усмехнулся Тревейн. – Впрочем, меня утешает мысль, что оно было принято «по соображениям собственной выгоды, а не ради того, чтобы сделать приятное другим», как говорил, разумеется неизвестный вам, Уинстон Черчилль…