На экране тактического компьютера семь геликоптеров “Демонов ночи” пересекли красный пунктир границы сектора Юг-Дельта и устремились к пульсирующей багровой точке, обозначавшей лагерь Старая Краина.

Акапулько — Хьюстон,

октябрь 2053 г.

В Хьюстон он прилетел почти трезвым.

С одной стороны, это граничило с чудом, с другой — с подвигом. Всю последнюю неделю в Акапулько он пил не переставая. Не пить в Мексике невозможно. Сантьяго не помнил, кому принадлежали эти слова: то ли ему самому, то ли кому-то из его героев, а может, вообще Хемингуэю. Штука в том, что кто бы это ни сказал, он попал в самую точку.

Катерину он оставил в Санта-Барбаре обживать новый дом. Контракт с “Даблдей Паблишере” позволял не беспокоиться за последствия такого решения, по крайней мере, некоторое время. Раз в день они связывались по конфидент-каналу и вели долгие, наполненные разнообразными эротическими намеками беседы. Сантьяго стал замечать, что на расстоянии жена нравится ему куда больше, чем вблизи.

Одиннадцать из двенадцати очерков, заказанных ему Фро-бифишером, уже увидели свет. Мондрагон написал их легко, не слишком волнуясь за качество текста, и, может быть, именно поэтому результат оказался вполне пристойным Фробифишер не обманул: для работы над очерками и книгой ему действительно разрешили пользоваться любыми материалами, включая и те, что хранились в недоступных архивах Империума. Никто не ставил ему никаких ограничений, а пожелание, высказанное Даной при первой их беседе, — не опускать планку, поднятую в “Белой Заре”, — так и осталось единственным случаем вмешательства заказчика в творческий процесс. Несколько раз он разговаривал с Янечковой по видеофону, но никакого удовольствия от этого не получал. Обычно Дана звонила ему после выхода очередной статьи для того, чтобы передать одобрение своего шефа. Сантьяго, уверенный, что сам Фробифишер читал в его очерках разве что заголовки, вежливо благодарил и пытался увести разговор на далекие от литературы темы, но каждый раз его попытки пресекались обворожительной сеньоритой Янечковой тактично, но твердо. В конце концов это бессмысленное ухаживание на расстоянии вывело Мондрагона из себя, и он заявил Дане, что предпочел бы выслушать оценку своих произведений из уст самого Высокого представителя Совета Наций при их личной встрече. Дана намек поняла и с тех пор позвонила только один раз справиться, не забыл ли Сантьяго, что его ждут на торжеств венной службе в Церкви Господа Мстящего в Хьюстоне.

Конечно, он не забыл, а если бы даже такое случилось, в его распоряжении находился превосходный, надежный и непьющий виртуальный секретарь. Так что Дана беспокоилась зря, тем более что звонок ее застал Мондрагона не в самый подходящий момент.

Честно говоря, Сантьяго плохо помнил детали этого разговора. Накануне они с Иваном прилетели в Мехико-Сити, планируя провести воскресный день в парке Сочимилько с дочерью Мондрагона от второго брака, Глорией. Сначала все шло просто замечательно: Глория с Иваном быстро нашли общий язык и, весело болтая на странной смеси испанского и английского, бегали по аллеям парка, вспоминая о существовании Сантьяго, только когда требовалось купить билеты на очередной аттракцион В конце концов он просто отдал Ивану свою кредитку, попросив не дарить Глории ничего крупнее стадиона “Ацтека”, а сам уютно устроился под зонтиком маленького кафе на берегу канала с медленной зеленоватой водой Когда-то в каналах Сочимилько водились огромные пучеглазые рыбы, выведенные еще при императоре Монтесуме, но последние из них вымерли задолго до рождения Мондрагона. Он заказал бокал ледяного лимонного чая и бутылку текилы, разложил на крошечном пластиковом столике все свои приспособления для работы и углубился в обдумывание концепции последнего очерка из обещанного Фробифишеру цикла. Если бы Янечкова связалась с ним, пока он, неторопливо попивая свой айс-ти, глядел на скользившие по каналу разноцветные лодки, разрисованные индейскими символами, разговор их, несомненно, сложился бы по-иному. Однако вместо Даны позвонила Изабель, бывшая жена Сантьяго, мать Глории. Ее вроде бы интересовало, все ли в порядке с дочерью, но на самом деле она просто хотела потрепать Мондрагону нервы. Этой цели Изабель добилась минут за десять: сначала выяснила, что Глории рядом с Сантьяго нет, потом пришла в ужас, узнав, что он оставил двенадцатилетнюю девочку на попечение русского дикаря — вне всякого сомнения, сексуального маньяка и бандита, — и под конец обвинила его в полнейшей неспособности быть отцом, мужем и просто мужчиной. Сантьяго вежливо попросил Изабель приехать в Сочимилько, чтобы дать ему возможность своими руками утопить ее в канале. Она тут же заявила, что Сантьяго угрожал ей убийством, что вся их беседа, естественно, фиксируется виртуальным секретарем и что этих материалов будет вполне достаточно любому суду, чтобы навсегда лишить его права когда-либо встречаться с Глорией. На этом их разговор прервался, потому что Мондрагон обозвал ее дешевой сучкой и выкинул терминал связи в воду.

Разумеется, ни о каком очерке после такой безобразной сцены думать уже было невозможно. Сантьяго в два приема осушил бутылку “Ольмеки”, вызвав бурное восхищение у сидевших за соседним столиком немецких туристов. Ему немного полегчало, но надменное, холеное лицо Изабель по-прежнему стояло перед глазами, не давая сосредоточиться. Некоторое время он раздумывал, не дать ли кому-нибудь из немцев в морду — слишком уж откровенно они его разглядывали, — но градус был еще не тот. Тогда он заказал еще одну бутылку, тонко нарезанный лимон и принялся медленно погружаться в трясину алкогольной интоксикации.

В таком состоянии и застал его звонок из Нью-Йорка Текилы уже оставалось на самом донышке, разноцветный зонт трепетал на ветру, словно огромная бабочка, расплываясь в ярком октябрьском небе. Парк Сочимилько медленно кружился вокруг Сантьяго, отражаясь в ленивой воде канала.

Его осторожно тронули за плечо. Официант в безупречно белой курточке протягивал ему трубку видеофона. Проклятие, подумал Сантьяго, проклятие века высоких технологий, нигде нельзя скрыться от опутавшей весь мир невидимой паутины. Он машинально взял трубку, посмотрел на экран и увидел Янеч-кову.

— Добрый день, сеньор Мондрагон, — как всегда официально, поздоровалась Дана. — Как ваши дела?

— Великолепно, — ответил Сантьяго, приложив значительные усилия к тому, чтобы правильно выговорить это слово. — А ваши?

— В общем, неплохо, — улыбнулась она. — Извините, что отыскала вас по муниципальной сети, виртуальный секретарь сообщил, что ваш личный терминал находится на глубине двух с половиной метров под водой, и дал мне номер этого кафе. Хотела напомнить, что вы приглашены на торжественное богослужение в Хьюстонской Церкви Господа Мстящего в десять утра двадцать восьмого числа. Мероприятие это закрытое, на нем будут присутствовать высшие лица иерархии, поэтому все формальности лучше уладить заранее.

— Формальности всегда лучше улаживать заранее, — тщательно подбирая слова, заметил Сантьяго. — Например, развод…

— Простите?

— Я говорю, что разводиться всегда нужно заблаговременно, до того, как станет невмоготу… Иначе потом не избежать нерпи… неприятностей…

И тут Сантьяго прорвало. Он выложил Дане все свои соображения относительно женщин и их потребительского отношения к сильной половине человечества. Он не скупился на красочные детали и часто употреблял нелитературные выражения. При этом он говорил так громко, что официант, немецкие туристы и даже проплывающие по каналу пассажиры разноцветных лодок прислушивались к его словам с явным одобрением.

Чем все кончилось, он не помнил Кажется, официант пытался вынуть трубку видеофона у него из руки, а он сопротивлялся и все норовил поцеловать давно погасший экран. Откуда-то появились Иван и Глория, Иван пытался что-то объяснить официанту на своем хромающем испанском, а Глория плакала и дергала Сантьяго за рукав пиджака. Потом в его памяти зиял огромный черный провал, на другой стороне которого стояла постель в гостиничном номере. Он лежал на ней, раздетый до пояса и беспомощный, как кукла. Иван вколол ему полтора кубика панопана — к этому средству Мондрагон разрешал ему прибегать только в крайних случаях, потому что одним из его побочных эффектов была тяжелейшая депрессия.