Меня ещё ждал пленный английский офицер, с которым я жаждал познакомиться. О том, что это был Уинстон Черчилль, я не знал, чем был немало шокирован впоследствии. Остальные англичане, которые пока не торопились в мой плен, не проявляли никаких активных действий, лишь удерживали оборону в городе и, видимо, надеялись на помощь. Ну, ждите, ждите подмоги этой, как снега поздним летом!

Вскоре ко мне привели пленного офицера. Был он изрядно замызган и потрёпан. На боку у него, до сих пор, висела большая деревянная кобура из-под маузера, а сам пистолет оказался у одного из негров моей личной охраны. На первый взгляд, офицер ничего особого собой не представлял. Круглое симпатичное лицо, с по-детски пухлыми губами, среднего роста, довольно крепок и ловок и, в принципе, больше ничего.

Я нехотя стал его допрашивать, но, услышав фамилию, сразу оживился и стал задавать вопросы уже с интересом, наслаждаясь этим сомнительным процессом, глядя на живую легенду, о которой много слышал, причем, самого противоречивого.

— Ваше звание, фамилия, воинская часть, командир части, — спросил я у него.

— Лейтенант 21 уланского полка её Величества, Уинстон Леонард Спенсер Черчилль, — с вызовом, глядя прямо мне в глаза, ответил он. Имя своего командира он называть не стал, ну да Бог с ним, нужен он больно мне…

Информация не сразу дошла до моего перегруженного событиями мозга. Я, было, собрался задать второй, ничего не значащий вопрос, когда до меня всё же дошло, кто попал ко мне в плен. Не кто иной, как будущий премьер-министр Великобритании, Уинстон Черчилль.

Его длинное имя ввело меня в заблуждение, и я не сразу понял, кто стоит сейчас передо мной, в изорванной и грязной полевой форме, с пробковым, заляпанным жёлтой грязью, шлемом на голове. Пухлогубый юноша, с блекло-голубыми умными глазами, без страха и ненужного бахвальства смотрел на меня.

Так вот ты какой, островной олень, идеолог антикоммунизма и один из самых знаменитых, да пожалуй и лучших, представителей англосаксов. Один и без оружия, какая досада, безо всякой бравады. Эмоции нахлынули на меня, сказалась тяжёлая ночь и, ещё более тяжёлый, день.

— Гхрр, ха, ха, ха. Я запрокинул голову к небу и во всю мощь своих лёгких рассмеялся. Я не смеялся, я истерично рыдал. Слёзы текли по моему лицу, а я всё никак не мог остановиться. Черчилль стоял в шоке, не в силах понять, что со мной происходит.

Я же пребывал в прострации, впервые меня коснулась своим крылом великая история. Я как будто почувствовал её лёгкую поступь. Вот сейчас я смогу изменить её ход, вот сейчас, и моя рука потянулась к пистолетной кобуре, медленно вытаскивая из неё маузер.

Одновременно с этим, на моё заплаканное, от вызванных истеричным смехом слёз, лицо наползла, я сам это почувствовал, абсолютно зловещая улыбка. Сейчас я отомщу за всё, хотя за что, я и сам не знал.

Черчилль побледнел, судорожно дернулся, пытаясь принять правильное решение и убежать, но оглянувшись вокруг, понял, что это бесполезно и, подавив свой порыв, остался стоять, гордо глядя на меня.

— Ёшки-матрёшки. Ба… какие люди, и не в Голливуде, премьер-министр и прямо ко мне в гости, — проговорил я, утирая слёзы смеха рукою, с зажатым в ней маузером, и нажал на курок. Выстрел прозвучал, как гром среди ясного неба, пуля ушла ввысь, вспугнув парочку грифов, наблюдающих за брошенными тут и там трупами людей, которых ещё не успели захоронить.

Мои телохранители удивлённо повернулись а, увидев живого пленника, удивились ещё больше. Эх, добрый я чересчур… Рука не поднялась пристрелить молодого Уинстона Черчилля. Слабак я… Один выстрел, и ход истории повернул бы совсем в другую сторону.

«Эффект бабочки» имел бы место. Хотя, я уже столько наворотил, какая там бабочка, здесь уже стадо слонов бегало туда-сюда, и ничего особого не произошло.

Негритянки, как были, так и остались некрасивыми и чёрными, так же, как и всё остальное. Антарктида не растаяла, пингвины не стали управлять своими домашними животными Хомо Инсапиенс, да и государства были теми же самыми, в тех же границах, и с теми же названиями. А может, я в параллельной реальности? Но что-то не похоже.

Так что, эффект бабочки сильно преувеличен фантастами. Но вернёмся к нашим Черчиллям. Тот по-прежнему стоял, ни жив, ни мёртв, и ждал своей участи. Ну, уж в чём, а в храбрости ему не откажешь. Англичанин, от кончика носа до кожаных ботинок. Следовало подумать, что с ним делать дальше.

— Вижу, в чёрные сети попала белая рыба. И на что может рассчитывать чёрный рыбак?

Черчилль молчал.

— Не понял он аллегории или сделал вид, что не понял. Вот и я о том же, — на ломаном английском констатировал я, — рыба, она и в Африке рыба, молчит и всё.

— Прекратите меня оскорблять, — наконец отмер Черчилль, — это не достойно короля, коим вы, несомненно, себя считаете.

— Естественно, считаю, но я же дикарь, негр, да ещё и не признанный король непризнанного государства, а потому, могу делать, что хочу. Хочу, воюю, хочу, в носу ковыряю, хочу… впрочем, это к делу не относится. Собственно, а что вы… тут делаете?

— Я командир первого эскадрона двадцать первого Уланского полка, — терпеливо повторил Черчилль, словно маленькому ребёнку.

— Это я уже слышал, любезный, — отмахнулся я от него, — насколько я знаю, вы военный журналист, блеснул я отрывочными познаниями его биографии.

— Откуда вы знаете, что я был военным журналистом? Сейчас я офицер двадцать первого Уланского полка.

— Да достал ты уже своим двадцать первым, да ещё и Уланским, кавалерист безлошадный, где твоя сабля? Где твой маузер? Где твой полк? Там? — и мой палец уткнулся в пески за его спиной, — валяется в полном составе и гниёт. Что ты тут забыл англичанин, это что, твоя страна? Что вы сюда все лезете, тут мёдом намазано, что ли? Сомневаюсь!

— Я тут хозяин, это моя земля, ну или будет моей, — оговорился я. — Я чёрный король, а стану царём, а если вы не будете мне мешать, то и императором Африки. Но вы, конечно, будете мешать мне. Травить меня, подсылать убийц, насылать полчища «левых» идиотов с Востока, пообещав им мои несметные богатства, рабов и женщин, чёрных и безобразных.

— Но вот, хрен вам! — мой огромный кулак сложился во внушительный кукиш, который я поднёс к его лицу, уставившись прямо в глаза. Мои зрачки соединились с его зрачками и, плеснув полную пригоршню ярости в его глаза, я тут же отстранился и убрал свою руку.

— Ничего у вас не получится! Ты потом поймёшь, почему. Моё правило простое: не верь, не бойся, не проси. А вам я не верю и никогда не поверю. Слова ваши лживы, намерения — обман, а обещания — сплошной туман, висящий над вашей Темзой.

— Ладно, что с тобой разговаривать. Молодой ты ещё. Тебе ещё расти и расти до премьера своей страны. Береги свою шкуру, она тебе ещё пригодится, а мне без надобности, боюсь, я не доживу до этого момента. Ну да ладно. За тебя выкуп хоть будет?

— Будет, но моя семья бедна.

— Неужели? Ты же из дворянской семьи. Из этих, как их, сигаретные герцоги, вроде, как же они там назывались. А… Мальборо! Герцог Мальборо, вот ты кто!

— Я не интересен своим родителям, но, безусловно, они соберут необходимую сумму, а кроме этого, им поможет правительство Британской империи.

— Ну-ну, сколько за тебя назначить выкуп, я в нынешних ценах не разбираюсь. Скажем сотню тысяч фунтов стерлингов?!

— Что? Нет? — заметив по ошарашенному виду Черчилля, что сумма неподъёмна для него. — Тогда десять тысяч?! Опять нет! Экий ты бедный, что теперь, за тебя ломаный фартинг просить?

Черчилль нахмурился и произнёс.

— Я готов выкупить себя сам, но мне надо для этого выехать в Англию, и я, клянусь своей честью, выплачу вам тысячу фунтов, больше мне не собрать.

— Вы, несомненно, далеко пойдете, и я пророчу вам блестящую политическую карьеру. Но дело, видите ли, в том, дорогой лорд — храброе сердце и тощий карман.