На этот раз звон колокольчиков повторился гораздо ближе и громче и опять же откуда-то сверху. Мы одновременно подняли глаза, и Смит рассмеялся.

— Это у нас инстинктивное, — бросил он. — Интересно, что мы хотели разглядеть в воздухе?

А звон нарастал. Казалось, что к общему хору присоединяются все новые и новые колокольчики и уже воздух звенит вокруг нас. Я говорил, что, несмотря на приятное звучание, полная невозможность объяснить происхождение этой музыки как-то рационально делала ее ужасной. Нисколько не сомневаюсь, что именно наше присутствие привлекло всех этих невидимых звонарей, и я почувствовал, что кровь медленно отливает от моего лица. Ведь мы находились в той самой комнате, где один из обитателей дома умер от страха. И тут я сообразил, что, вполне возможно, этот звон является своеобразной увертюрой, чтобы довести нервы до такого состояния предельной взвинченности, когда любой, даже самый легкий дополнительный испуг может закончиться плачевно. Понимая, как важно именно сейчас взять себя в руки, я схватил стакан с виски, залпом осушил его и с вызовом посмотрел на Найланда Смита. Тот стоял очень прямо и неподвижно, но глаза его бегали справа налево, стремительно обшаривая каждый закоулок комнаты.

— Замечательно! — сказал он мне тихим голосом. — Терроризирующие силы неизведанного безграничны, но мы не должны по этому поводу впадать в панику, ибо тогда не сможем продержаться здесь и десяти минут.

Я согласно кивнул головой. Затем, к моему удивлению, Смит заговорил громко и внятно, что составляло разительный контраст с его недавним шепотом:

— Дорогой Пирс! — воскликнул он. — Вы слышите звон колокольчиков?

Разумеется, эти слова были сказаны для того, кто, предположительно, мог сейчас следить за нашей реакцией на звон. И хотя я считал такие приемы явной работой на публику, тем не менее решил добросовестно сыграть выпавшую мне роль и ответил Смиту тоже как можно громче:

— И весьма отчетливо, профессор.

После моих слов сразу же воцарилась тишина, а мы оба стали воплощением внимания. Затем мне показалось, что я услышал слабенький звон быстро удаляющегося колокольчика. В доме воцарилась такая тишина, что я отчетливо слышал дыхание своего друга. В таком оцепенении мы пробыли минут десять, каждую секунду ожидая возобновления концерта или чего-нибудь еще более ужасного. Но ничего не было слышно, ничего не было видно.

— Дайте-ка мне этот саквояж и оставайтесь на месте, пока я не вернусь, — прошептал Смит мне на ухо.

Он повернулся и вышел из библиотеки, нарушив благоговейную тишину нахальным скрипом своих ботинок. Стоя возле стола, я следил за дверью, ожидая, что либо сейчас на пороге появится Найланд, либо кто-то другой. Я мог слышать, как Найланд, у меня над головой переходит из комнаты в комнату, и когда он вернулся, то застал меня в состоянии уже спокойной настороженности. Поставив саквояж на стол, он с сияющими глазами объявил:

— Пирс, дом полон привидений! Но не родилось еще такое привидение, которое меня бы испугало. Идемте, я покажу вам вашу комнату.

Смит поднимался по лестнице впереди. Он включил свет в прихожей и, обернувшись ко мне, прокричал:

— Боюсь, что мне никогда не удастся нанять постоянную прислугу.

И снова я почувствовал, что он обращается не ко мне, а к невидимой аудитории. Право же, во всем этом было что-то необъяснимо жуткое. В доме теперь царило молчание склепа. Колокольчики исчезли бесследно. В коридоре верхнего этажа, где Найланд, судя по всему, основательно изучил расположение выключателей, он, по мере нашего движения, щелкал то одним, то другим и попутно обращался ко мне таким неестественно громким голосом, что становилось не по себе. Мы осмотрели ряд комнат, довольно комфортабельно меблированных, но в каждой из них чувствовалось что-то леденящее и отталкивающее. Попытаться в какой-либо из них уснуть было бы издевательством над собой. В этих апартаментах вас не покидало ощущение их полной непригодности для жилья, как будто всем домом правил неведомый злой дух.

Несмотря на все это, я был так туп, что даже намека на догадку не возникало в моей голове. Снова оказавшись в ярко освещенном коридоре, мы стояли в молчаливом ожидании чего-то, что сейчас обязательно должно было случиться. Это было тем более интересно, что ни малейший звук не нарушал воцарившегося молчания. И вдруг со стороны лестницы мы услышали тихий женский плач. Он постепенно нарастал и наконец перешел в громкие отчаянные рыдания. Я невольно схватил Смита за руку, когда эти вопли, казалось, достигли пика человеческих возможностей. Потом они так же внезапно пошли на убыль и вскоре затихли совсем.

А мы стояли не шевелясь. Моя голова лихорадочно работала, пытаясь воскресить в памяти, где и когда я уже слышал что-то подобное. Сердце все еще прыгало в груди, когда плач начался снова, точно так же нарастая и убывая регулярными коденциями. И тут я узнал его. Когда мы вместе со Смитом были два года назад в Египте, искали там Карамани, меня однажды занесло в окрестности кладбища около Бедрашина, и там, у свежевырытой могилы, я увидел небольшую группу одетых в черное женщин. Так вот почти та же интонация и та, же мелодика звучали теперь «Под фронтонами». И снова дом погрузился в тишину. На лбу у меня выступил пот, и я стал понемногу приходить к мысли, что, пожалуй, мои нервы не выдержат этого жуткого испытания. По правде сказать, до этого момента я как-то не очень верил рассказам о сверхъестественном, но, столкнувшись лицом к лицу с одним из его проявлений, я понял, что скорее готов выйти против всех желтолицых бандитов и даже самого доктора Фу Манчи, чем пробыть еще час в этом страшном доме. Все это так явно отразилось на моем лице, что Смиту не составило труда понять мое ужасное душевное состояние. И все же, продолжая играть эту странную и, как мне казалось, совершенно бесполезную комедию, он провозгласил:

— Вот теперь я, кажется, почувствовал необходимость сегодняшнюю ночь провести в отеле.

Он быстро спустился по лестнице в библиотеку и принялся упаковывать саквояж.

— Помимо всего прочего, — заметил он, — есть множество научных объяснений подобных явлений. К тому же, заметьте, мы ровным счетом ничего не видели. Не исключено, что со временем мы свыкнемся и со звоном, и с рыданиями. Если честно, то мне бы очень не хотелось аннулировать сделку.

Пока я таращился в изумлении на него, он некоторое время постоял как бы в раздумье, а потом сказал:

— Ну, Пирс, я чувствую, что вы не разделяете моего оптимизма. Что же до меня, то я непременно вернусь сюда утром и постараюсь всесторонне исследовать это явление.

Погасив в библиотеке свет, он подхватил саквояж и вышел в прихожую. Я постарался не отставать. Вместе мы подошли к двери на улицу, и тут Смит сказал:

— Пирс, вы не будете так любезны погасить свет. Выключатель у вас под рукой. Дорогу к двери мы теперь найдем и в темноте.

Чтобы выполнить эту просьбу, мне нужно было отойти от Смита всего на несколько шагов, и я не могу припомнить случая, чтобы мне приходилось испытывать подобный припадок патологического ужаса, который произошел со мной, когда я выключил свет. Дело в том, что Смит еще не успел открыть входную дверь, и мы оказались в совершенно непроницаемом мраке. А он, как известно, всегда был пособником темных сил… Выключив свет, я рванулся к двери так, будто сама смерть протянула к моему горлу свои костлявые руки. И тут же со всего размаха налетел на Смита, который наугад повернулся ко мне лицом. В момент нашего столкновения он стальными тисками сжал мое плечо и прошептал:

— Боже! Петри, оглянитесь!

Уже только по тому, что он забыл употребить мое вымышленное имя, я понял, что происходит действительно что-то страшное, и молниеносно обернулся.

Несомненно, страшных и ужасных воспоминаний на мою долю выпало гораздо больше, чем полагается среднестатистической личности, но того, что я увидел, я не забуду никогда. То, что надвигалось на нас из мрака, не поддавалось осмыслению, как если бы современный Лондон перенести в средневековую легенду. Как если бы сейчас ожила какая-нибудь химера темного и невежественного прошлого.