Внезапно он отшатнулся от Азиза и начал его осматривать с ног до головы с таким вниманием, будто хотел обнаружить спрятанное оружие.

— Петри, — повторил он еще раз, видимо, не удовлетворенный визуальным осмотром, — по-моему, мы опять на краю какой-то новой западни..

Я заметил, что при этих словах лицо юноши исказилось такой болью, что, при всем своем недоверии к коварному Востоку, поверил в его искренность. Возможно, и от Смита не ускользнула эта реакция на его слова. Во всяком случае, откинувшись в своем тростниковом кресле и вперив взгляд в трепещущего Азиза, он добавил уже мягче:

— Впрочем, я мог и ошибиться в вас. Но как бы там ни было, расскажите свою историю.

Глаза Азиза (Господи! Почти такие же, как у сестры) наполнились слезами, он протянул к нам руки ладонями вверх как знак того, что ничего не прячет и не лукавит, и, переводя взгляд со Смита на меня, а от меня к нему, повел рассказ о том, как он искал Карамани…

— Это был Фу Манчи, мои добрые господа, наш хаким, то есть хозяин, который на самом деле не человек, а ефреет — злой дух. Он нашел нас с сестрой на четвертый день после того, как вы, Смит-паша, нас оставили. Это было в Каире, и он сделал с Карамани что-то такое, что она забыла все. Забыла себя. Забыла меня.

Найланд Смит сделал нетерпеливое движение:

— Что вы хотите этим сказать?

Я же сразу все понял, так как еще раньше был свидетелем подобного эксперимента блестящего китайского доктора над инспектором Веймаутом. Путем инъекции некоего препарата, как рассказала нам потом Карамани, — вытяжки из яда болотной гадюки или еще какой-то мерзостной рептилии, он достигает полной блокировки (возможно, все же на какое-то время, не навсегда) памяти, погружает человека в амнезию. Тут мне едва не сделалось дурно от мысли, что этот негодяй с ней сделал.

— Смит! — попытался вступить я в разговор, но он перебил:

— Подождите, — осадил он меня, — пусть Азиз сам говорит.

— Они пытались захватить нас обоих, — продолжал Азиз, — но мне удалось вырваться и убежать. Я надеялся найти помощь, чтобы вызволить сестру, — и он грустно покачал головой. — Но, кроме Аллаха всемогущего, кто может быть сильнее хакима Фу Манчи?! Я скрывался, выслеживал, ждал одну, две, три недели. Наконец я снова ее увидел, увидел сестру мою Карамани. Мы столкнулись лицом к лицу на оживленной Шариа эн-Нахаасин. Я бежал за ней, окликал по имени, кричал, что это я, ее брат Азиз… Она оборачивалась и смотрела на меня чужими глазами. Я был в таком отчаянии. В какой-то момент почувствовал, что все, умираю, и упал на ступени мечети Абу…

Азиз стоял перед нами, безвольно опустив руки и понурив голову, будто этот печальный рассказ отнял у него последние силы.

— Что было потом? — спросил я на всякий случай и не узнал своего севшего от волнения голоса. Мое сердце билось в груди, как пойманная птица в клетке.

— Ничего… С того дня я ее больше ни разу не видел. Я исколесил Египет, Ближний и Дальний Восток и только в Рангуне случайно напал на след. Он и привел меня сюда, в Лондон.

Смит снова вскочил и повернулся ко мне:

— Одно из двух, — воскликнул он с жаром, — либо я законченный старый осел, либо Азиз говорит правду. Сделаем так, — сказал он Азизу и протянул ему руку, — вернемся к этому разговору через некоторое время и в более спокойной обстановке. А теперь нам нельзя терять ни минуты. Сержант Картер с кэбом уже у подъезда. Надо будет сказать, чтобы он остался здесь с Азизом, а мы двинемся без него.

ГЛАВА XXVIII

МЕЧ САМУРАЯ

Где-то, как казалось, далеко-далеко раздавался глухой гул бессонного Лондона, когда мы, соблюдая всевозможные предосторожности, крались по узкой дорожке в одну из художественных мастерских. Ночь была безлунной, но звездной, и грязновато-белое здание студии со стеклянной крышей, и дерево над ним — все это напоминало уголок Города Мертвых, одну из его гробниц на склонах холмов Мокаттама. Что и говорить, не очень приятные ассоциации для начала столь опасной операции.

Неожиданно тишину лондонской ночи прорезал далекий гудок паровоза, как подтверждение того, что кипучая жизнь одной из величайших столиц мира не прекращается ни на минуту… А вокруг царило спокойствие бархатных сумерек, которые благодаря россыпям звезд сильно напоминали знойные восточные ночи. Словом, ничто в природе не выдавало того, что в мирной тишине затаилось более двух десятков вооруженных людей. На некотором расстоянии справа от нас был «Дом под фронтонами» — это зловещее строение, которое, как мы были уверены, представляло собой что-то вроде прихожей в подземное убежище доктора Фу Манчи. Перед нами была студия, которая, по дедуктивным размышлениям Найланда Смита, должна была быть вторыми воротами в царство тьмы.

Мой друг, осторожно оглядевшись, вставил ключ в замочную скважину входной двери… но тут над нашими головами раздался крик совы. Затаив дыхание, я подумал, что это может быть условный сигнал, но, посмотрев вверх, я увидел на фоне звезд большую темную тень, которая косо взлетела с дерева над мастерской и исчезла в зарослях у «Дома под фронтонами».

Смит открыл дверь, и мы вошли в студию. Пока все шло по плану, который был продуман не так уж и плохо. Мы были совсем рядом, но Найланда я различал с огромным трудом, так как света звезд через стеклянную крышу было явно недостаточно. Пришлось доставать карманный фонарик.

Вообще говоря, взвалив на себя обязанности хроникера темных дел доктора Фу Манчи — этого величайшего злого гения последних столетий, помешанного на создании всемирной Желтой империи, — я должен был как следует набить руку в описании всякого рода эксцентричностей. Но то, что я сейчас начну описывать, вам убедительно докажет, как слабо преуспел я в этом деле. Да и можно ли вообще описать нашим искусственно замороженным английским языком ту бурю эмоций, которая овладела мною, когда желтый луч фонарика осветил в темноте прекрасное лицо Карамани.

В каких-то пяти-шести шагах от меня она стояла в прозрачных одеждах невольницы гарема. На руках все так же блестели драгоценные кольца, на запястьях и щиколотках — браслеты, обнаженные лодыжки были так же перевиты золотыми лентами.

Мы оба не произнесли ни слова, как по команде лишившись от удивления дара речи. Вообще-то наше молчание можно было истолковать и как следствие команды, потому что мы увидели: девушка приложила палец к губам. Свет фонарика придавал ее лицу голубоватую бледность, но вместе с тем делал ее еще прекраснее.

И сердце мое опять заметалось в груди, как смертник в камере. Так мы и стояли втроем посреди захламленной студии, вдоль стен которой выстроились полотна и мольберты, и если бы в этот момент кто-то увидел наше трио со стороны, то получил бы много удовольствия.

— Идите назад, — услышали мы, наконец, шепот Карамани.

Я видел, как шевелились ее губы, я читал ужас в широко распахнутых глазах. Реальный мир отодвинулся для меня на задний план. Я почувствовал, что теряю связь с окружающим. Мы с Карамани остались вдвоем в невиданной красоты восточном дворце, построенном силой моего воображения. Кроме нас двоих, никого и ничего не существовало. Даже нет, не так. Все вокруг меня была она — Карамани. Я ею жил, дышал, заглядывал в ее глаза, как в глубину Вселенной… Но опять этот реалист Найланд вернул меня к жестокой действительности своим язвительным замечанием:

— Петри, перестаньте трястись, вы уроните фонарик. Определенно, эти молодые люди сговорились не оставить от моего скептицизма камня на камне. Жаль только, что с опозданием… Ну что ж, попробуем и из этого извлечь пользу…

С этими словами он шагнул к сотканному из темноты грациозному силуэту, который возник между подиумом для натурщицы и тяжелым плюшевым занавесом. Карамани вскрикнула, будто подавила боль (такое симулировать невозможно, слово медика!), и горячо зашептала:

— Назад! Назад! — и она уперлась обеими руками Смиту в грудь. — Бога ради, назад! Он убьет меня за то, что я здесь… Он узнал все заранее и приготовился вас встретить…