Поллианна подскочила на месте и захлопала в ладоши:

— Ее сестра? Так ведь это же замечательно. Еще бы мне не помнить мисс Уэтербай. Это была самая любимая моя сестра в санатории. И вот теперь я увижу вторую мисс Уэтербай… У моей мисс Уэтербай были такие морщинки вокруг глаз и возле рта, когда она улыбалась. И она столько нам рассказывала интересного! Я, правда, с ней общалась всего два месяца, а потом она уехала, а меня выписали. В общем, мы разминулись. Но это даже и к лучшему. Мне так грустно было бы с ней прощаться, ты просто не представляешь себе! И вот теперь можно считать, что я вновь ее повстречаю, потому что я поеду к ее сестре.

Миссис Чилтон тяжело вздохнула и поджала губы:

— Но Поллианна, почему ты непременно думаешь, что они похожи?

— Тетя Полли, так ведь они сестры! — с удивлением выпалила Поллианна. — Разве сестры могут быть не похожи? У нас были в «Женской помощи» сначала две сестры, а потом еще другие две сестры. Первые две были близнецы, и мы бы даже не знали, которая из них миссис Пек, а которая миссис Джонс, не будь у миссис Джонс на носу бородавки. Мы их так и различали: смотрели, есть на носу бородавка или нет. Когда я сказала миссис Джонс, что мы отличаем ее от сестры по бородавке, она на меня разобиделась, я даже не понимаю почему. А через какое-то время миссис Уайт говорила при мне миссис Роусон, будто бы миссис Джонс готова теперь на все, в том числе насыпать соли на хвост канарейке, чтобы только вывести эту гнусную бородавку. Я тогда никак не могла взять в толк, какое отношение имеет бородавка на носу к соли на хвосте.

— Разумеется, никакого, Поллианна! И вообще, мне хочется, чтобы ты уже забыла про эту «Женскую помощь».

— Ну почему? — с обидой в голосе спросила Поллианна. — Тебя это расстраивает, да? Но я же не хотела, честное слово!.. Я даже иногда нарочно начинаю с тобой говорить про эту «Женскую помощь», чтобы показать, как я счастлива, что от них отделалась. А это ведь благодаря тебе! И я теперь не их, а твоя. Ты разве этому не рада, тетя Полли?

— Да, да, моя девочка, ты, конечно, во всем права, ты умница! — стала успокаивать племянницу миссис Чилтон, и когда она осталась одна, ею овладело чувство глубокого раскаяния за то, что она так долго и грубо противодействовала чувству вечной радости, которое жило в душе Поллианны.

Пока тянулась переписка, связанная с переездом в Бостон, девочка вовсю готовилась к новоселью и наносила визит за визитом своим белдингсвильским друзьям и приятелям.

Каждый житель этого маленького селения в штате Вермонт был так или иначе знаком с Поллианной, и почти все здесь были вовлечены в ее игру. А те немногие, кто не играл, воздерживались просто по неведению или недопониманию: что за счастье? какое утешение? Поллианна переходила из дома в дом, всем сообщая новость о своем отбытии в Бостон; и вот уже по всему селению во всеуслышание зароптали — от Нэнсиной кухни до особняка на горе, в котором жил Джон Пендлтон.

Нэнси заявляла без обиняков всем, кроме своей госпожи, что она считает это путешествие в Бостон из ряда вон выходящей глупостью. Поехала бы лучше Поллианна к ней в Уголок, а миссис Полли пусть себе отправляется на здоровье в Германию.

Джон Пендлтон у себя на горе всецело разделял точку зрения Нэнси, но он-то не боялся сказать об этом в глаза тете Полли. Что касается Джимми, двенадцатилетнего мальчика, которого Джон Пендлтон взял к себе после страстных уговоров Поллианны и со временем усыновил — уже по собственному желанию, — что касается Джимми, то он просто кипел от негодования и ни от кого не собирался этого скрывать.

— Но ты должна все же сюда вернуться, — говорил Джимми Поллианне, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие и бесстрастие.

— Только до марта. Я поставила условие. Иначе я просто туда не поеду.

— В крайнем случае, ты можешь пробыть в Бостоне год, лишь бы только ты к нам возвратилась. И мы опять закатим тебе встречу с цветами и флагами, как в тот раз, когда ты вернулась из санатория.

— Ах, Джимми Бин, — с горечью ответила Поллианна, и затем — так всегда бывало с ней после сильного огорчения — в девочке проснулась высокомерная отличница, — ты хотя и стал говорить гораздо лучше, но все равно у тебя проскальзывают нелитературные и вульгарные обороты — «Закатим тебе встречу»! Фу! И вовсе не нужны мне ваши цветы и флаги!

— Прости, но если бы с тобой не возились разные старушки и не учили тебя правилам хорошего тона, у тебя бы тоже были ошибки и вульгарные обороты, вот что я тебе скажу, Поллианна Уиттиер.

— Во-первых, Джимми Бин, — ровным голосом ответила Поллианна, — «Женская помощь» — это совсем не обязательно старушки, хотя там работают и некоторые очень пожилые женщины, — ее желание быть правдивой и точной перебарывало гнев, — и потом, Джимми Бин…

— И потом я не Джимми Бин, — резко перебил ее мальчик, нервно запрокидывая голову.

— Что? Ну-ка, сейчас же объясни мне, что ты имеешь в виду! — потребовала Поллианна.

— Я теперь по закону являюсь его воспитанником. Пендлтон все медлил, но теперь он это сделал. Я теперь ношу имя Джимми Пендлтон, и мне бы надо мистера Пендлтона называть дядей. Но пока у меня с трудом это получается.

Он говорил резко, отрывисто, не все было понятно Поллианне из его слов. Но всякое недовольство исчезло с ее лица. Она радостно рукоплескала.

— Ведь это чудесно! У тебя теперь есть родня, которая будет тебя любить. И тебе не понадобится никому объяснять, что он не твой отец. Ты ведь носишь его имя. Господи, как я рада, рада, рада!

Мальчик соскочил с каменной стены, на которой они сидели. У него пылали щеки, на глазах блестели слезы. Ведь всем этим он был обязан одной Поллианне. И ему надо бы прямо ей об этом сказать.

Он бросил камень, потом другой, третий. Ему хотелось унять слезы, но они все равно текли по его щекам. Потом он приблизился к Поллианне, которая все еще сидела на каменной стене.

— Спорим, что я быстрее тебя добегу вон до той сосны!

— Спорим, что нет!

Но состязание не состоялось. Поллианна вспомнила, что врачи пока запрещают ей быстро бегать. А Джимми тем временем успокоился. Щеки у него уже не пылали, и слезы не катились по щекам. Он опять стал тем прежним Джимми, с которым она так любила разговаривать и играть.

Приближалось восьмое сентября, день, на который назначен был приезд Поллианны, и миссис Руфь Кэрью все больше нервничала. Наконец она объявила, что горько сожалеет о данном обещании взять в свой дом этого ребенка. Уже через день после данного было согласия Руфь просила сестру, чтобы их договор был расторгнут. Делла на это ответила, что уже слишком поздно, поскольку в переговоры вмешался доктор Эймз.

Вскоре Делла еще раз написала сестре о том, что миссис Чилтон готова отпустить Поллианну и скоро прибудет в Бостон, чтобы определить девочку в школу и решить другие связанные со всем этим дела. Руфь должна была покориться. Все шло своим чередом, но, увы, наперекор желаниям миссис Кэрью. Правда, она старалась быть обходительной и любезной, когда Делла привела к ней миссис Чилтон, и все же она облегченно вздохнула после их ухода, хотя визит был совсем коротким, а разговоры — исключительного делового характера.

Хорошо, правда, было то, что Поллианна прибудет именно восьмого сентября, а не позднее. Лучше уж бороться с собой, подлаживаясь к новому человеку, чем раздражаться оттого, что она согласилась его принять, потакая абсурдным планам Деллы.

А Делла тоже была сама не своя из-за настроений сестры. Внешне она держалась уверенно, но в глубине души начинала уже раскаиваться в своей затее. Но, как бы то ни было, она верила в Поллианну и потому решилась предпринять отчаянный демарш: оставить Поллианну одну на поле битвы, безо всякой поддержки и защиты. Все должно произойти следующим образом: Руфь встретит их на вокзале, Делла объяснит ей все самое важное и затем поспешно удалится. Таким образом, Руфь еще не успеет оценить свое новое положение, как уже останется наедине с Поллианной.