— Отвернитесь, — попросил Лисов, — я не люблю подключаться к компу через разъем, когда меня кто-то видит.

Алена пожала плечами. Подобное подключение — не редкость. Многие, напротив, нарочно демонстрируют свой симбиоз с компьютерами.

— Итак, что мы имеем? Робер Ланьер, девяносто пять лет, уроженец Лиона, бывший виндекс... Неверно, бывших виндексов не бывает. Работает в портале «Беспросветность». Хорошее название для портала. Мизантропы наверняка балдеют. Надо же, девяносто пять, а он все еще может работать... Кстати, когда я его видел, он выглядел лет на сорок, а было ему в то время за шестьдесят.

— Как вы его нашли так быстро по сети?

— Просто. Специальная программа виндекса... Если честно, я его давно уже нашел.

— Зачем? Виктор просил?

Лисов не ответил, поднял палец, давая понять, что ему не надо мешать — идет общение с компьютером. Потом Артем вынул разъем и отключился от компа.

— Ответ придет через пять минут.

— Ответ? От кого?

— От Робера Ланьера.

— Если он соизволит ответить.

— Нет, это автоматический ответ. Так называемый пеленг. Вопрос отправлен его личному компу. Виндексы получают пеленг автоматически.

— Оказывается, у вашей профессии есть преимущества.

— У нашей профессии куча преимуществ. Прежде всего мы имеем право сдохнуть в любую минуту.

— Поль Ланьер тоже был виндексом. Вы это знаете?

— Конечно.

Негромко звякнул комп.

— Пришел ответ?

— Получен пеленг, — сообщил комп. — Желаете подключиться, шеф?

— Канал защищен?

— Абсолютно.

Артем взял разъем. Повертел в пальцах и вдруг вытащил из угла пластиковую куклу, размерами и видом удивительно похожую на него самого. Даже разъем у куклы располагался точно так же на затылке, как у Артема. В следующую минуту кукла была подключена к компу. А потом что-то вспыхнуло. Не то чтобы ярко. И грохнуло — не особенно громко. С воплем «Ложись!» Артем кинулся на пол, Алена слетела с дивана.

Когда через полминуты они поднялись, на месте человекоподобной куклы сидела обугленная мумия. Отвратительно воняло горелым пластиком.

— Если Робер Ланьер был подключен к компу, он труп, — подвел итог Артем. — Если нет, у него только сгорел комп.

— Что это было? — У Алены предательски клацнули зубы.

— Киллер виндексов.

— Что?

— Говорят, вирус такой. Но я думаю, эту программу применяют вполне осознанно. Она выводит из строя блоки питания. Скачок напряжения, и человек с шунтом в башке становится копченой курицей.

— Кто-то хотел убить Робера Ланьера?

— Или меня. Шансы равны.

— Что будем делать?

— Не знаю. Какие у вас были планы? Найдете меня, и...

— И вы мне подскажете, куда этот человек мог сбежать.

— Весной бы я ответил: он ушел за врата. А сейчас — куда угодно. В любую точку земного шара.

— Значит, он появится в ближайшем аэропорту. Это точно. Виндексы могут контролировать терминалы?

— Запросто! Вот только... — Артем покосился на сгоревшую куклу. — Нам нужен другой выход в сеть.

В детстве Витьке казалось, что война все еще длится. О ней говорили все и постоянно. В сознании людей время делилось на две половины: до и после. Сама война была вне времени. Просто война. Без измерения. Витька родился после. Но у него было все время такое чувство (особенно в детстве и в юности), что он ее пережил. Все события сравнивали с тем, что было во время войны. «Тогда было иначе», — примерно так начиналась каждая вторая фраза. Одно время Витьке казалось, что война — это часть жизни и она вот-вот должна вновь наступить. Каждое утро он, просыпаясь, прислушивался: вдруг началось, а никто еще не знает. Вдруг уже... Но день проходил за днем, а война не возвращалась. Даже взрослые научились потихоньку ее забывать. Но это было так трудно.

Фильмы и геймы были только про войну. Остальное казалось пресным. На войне было много трупов, много крови и выкриков: «Огонь!» На фронте все становились героями. Даже муж соседки Марты, низкорослый, нервный, дерганый Павлуша, был героем и на лоснящемся пиджаке носил какие-то густо позолоченные железяки с трехцветными ленточками. А по пьяни (впрочем, он почти всегда был пьян, но малая доза не считалась) рассказывал, как лично врывался с десантом в захваченный «востюгами» Иркутск. Их рота заняла район новых колоний, солдаты носились по этажам, запаляя «Гариными» все подряд. На последнем этаже он отыскал какую-то китаянку с дочкой. Мамашу связал, а дочку поимел во все места. А потом обеих пристрелил. Ему боязливо верили. Марта гордилась.

«Мы бы и Хабаровск могли взять, если б сволота наверху нас пустила», — рассуждал Павлуша.

Когда Вера робко возражала, что вся территория Приморья превратилась в мертвую зону и теперь ее чистить надо лет сто, Павлуша орал:

«Молчи, дура! Русскому мужику ничто не страшно! Поняла, дура? Мы куда угодно придем! Бутылку выжрем, зубами вцепимся — и на рывок! Подня-я-яли! Небось пупок не развяжется! Дай нам волю! А теперь там косоглазые, суки, хозяйничают!»

«Мы с ними дружили, обнимались, — вспоминала Марта. — Думали, они нас научат, как жить надо, как работать. Любили, можно сказать, а они...»

Ну, это было ожидаемо: кого прежде любили, с тем крепко потом дрались. Париж обожали — потом шли на Париж. С немцами обнимались и совместные парады устраивали — на Берлин тоже пришлось идти. Пекин стал лучшим другом? Ну все, готовьтесь штурмовать Пекин. Не довелось. Штурмовали Иркутск. А вокруг Хабаровска ставили заграждение, отсекая мертвую зону.

Голод был второй темой после темы войны. Голод коснулся почти всех. У мамы в шкафу на кухне вся нижняя полка была вся забита консервами. Когда подходил к концу срок хранения, их съедали и покупали новые банки. Суп из тушенки был самым частым блюдом в Витькином детстве. Или картошка с тушенкой. Обычно по воскресеньям мама распахивала дверцы шкафа, смотрела на батарею из банок и вздыхала:

— Ах, если бы у меня в войну было столько запасов!

Витька мечтал изобрести машину времени и перенести припасы назад, в то время, когда мама жила в такой нужде. Он подозревал, что она их покупает и копит именно для этой цели.

Правда, однажды Витька подслушал разговор мамы с какой-то женщиной, и из этого разговора следовало, что в войну не все гражданские голодали, что, напротив, многие очень здорово питались, даже жирели. И, главное, богатели.

«Вот сволочи!» — возмущались женщины.

Витьке вдруг пришла в голову простая и вполне очевидная мысль: наверняка те, кто обжирался и богател, смертельно презирали тех, кто голодал и умирал на войне. Он не знал, что из этого открытия следует, но пока решил держать эту мысль при себе.

Витька и Артем росли как близнецы. Год разницы — почти не в счет. Близнецы от разных отцов. Во дворе их дразнили пятаками и посмертниками. Они обижались. С пацанами дрались, взрослых обзывали в ответ на презрительные клички. С тех пор Виктор терпеть не мог ругани. Она его обжигала и заставляла вспоминать, что он — пятак. Его мать получала за него пять сотен евродоллов. А за брата — ничего. Они родились после войны, потому что каждый погибший солдат имел право продлить себя в потомстве. Разумеется, тем, кто уходил на войну, чьи тела разрывало на части слепое железо, было плевать на это великое право.

Отцом Артема был пилот Лисов, Поль Ланьер служил в пехоте. Кто бы мог подумать, что пехтура все еще должна удобрять землю в век киборгов и умных боевых машин. Витька страстно завидовал Артему. Однажды, когда какая-то тетя (черт бы побрал всех этих любопытных теток) спросила, кем был его отец, Витька соврал, что пилотом. И эта тетя (Ланьер вспоминал о ней неизменно с ненавистью) подошла к маме и принялась сюсюскать: «Ну надо же! Надо же! У мальчика отец пилот истребителя, герой, сбивший три „востюговских“ самолета!» Артем стоял рядом и все слышал. Как он взъярился! Как налетел на старшего Витьку. Бац! Кулак расквасил нос брата! Артем был слабее и ниже ростом, но не задумываясь кидался в драку.