«Они тоже чувствуют слабость, лес высасывает силы», — думал Виктор.

— Вот гадство, куда же она забрела, в какую хрень? — недоумевал Димаш.

— Надень ей на руку манжету с физраствором, — сказал Виктор. — Лучше две.

— Быстрее! — вопил Савин. — Воняет. Выброшу на фиг из вездехода. Ее! И тебя!

— Заткнись, Савин! — приказал Борис. Но как-то вяло. Как будто говорить ему вовсе не хотелось.

— Сейчас, ребята, — суетился Димаш. — Я облил ее раствором. Теперь не пахнет, одеваю уже, — оправдывался он. И вдруг окрысился: — Это кто-то из вас обосрался!

— Сам в говне весь! — крикнул Савин. Но в голосе его было больше страха и бессилия, чем гнева.

Димаш рывком поднял Валюшу, усадил в кресло. Пристегнул.

Она что-то пробормотала. Кажется:

— Есть...

— Не давайте ей жрать! — вновь подал голос Савин. — Она уже блевала. Нет, не могу! Что за вонь?

— Точно-точно, воняет, — поддакнул Борис. — Не от вас ли, Виктор Павлович?

Виктор зачем-то пощупал штаны, потом полез в карман, вытащил банку с недоеденными консервами.

— Фу, мерзость! — отшатнулся Рузгин.

Консервы в банке сгнили, поросли голубоватым пушком плесени. Воняло от них отвратно.

— Я их ел полчаса назад, — сказал Виктор. — В мортале время бесится.

И тут вездеход взбрыкнул. Подбросил зад, как норовистая лошадь, встал вертикально. Почти. Впереди что-то трещало, грохотало, как будто огромный зверь вцепился зубами в кабину и крушил, мял аморфную сталь. Потом все стихло. Димаш, не успевший пристегнуться, скатился к кабине. Теперь он барахтался, пытаясь встать. Под ним неподвижно лежал крепенький паренек лет восемнадцати. Карл, кажется. Да, Карл Вильковский. Голова его была неестественно вывернута.

Потом вновь что-то затрещало, кузов стал медленно оседать, вновь принимая горизонтальное положение.

— Что это? — спросил дрожащими губами Борис.

— Не знаю, — Виктор отстегнул ремень, выбрался из кресла и нагнулся над лежащим возле стенки кабины пацаном.

Тот был мертв.

Первым наружу выбрался Рузгин. За ним — Виктор. Кабины у вездехода больше не было. Ее сплющило огромным деревом, рухнувшим на машину.

Когда Рузгин подошел ближе, макушка лесного великана с треском обломилось, из ствола черным пеплом полетела труха.

Борис отскочил:

— Что за черт!

— Где-то рядом мортальная ловушка, — сказал Виктор. Голос звучал ровно, почти равнодушно. Виктор уже не испытывал страха. Вообще ничего не испытывал: ни отвращения, ни злости. Ничего.

Эмоции сделались такими же вялыми, как и движения. Он где-то читал, что в блокаду Ленинграда люди могли стоять в очереди за хлебом и равнодушно наблюдать, как рушится дом, в который попала бомба. Никто не кидался бежать, никто даже не делал шага, чтобы выйти из очереди. Голод подчинял и притуплял все чувства. Не было ни сил, ни желаний. Пустота. И одна мысль — о хлебе.

Виктор тряхнул головой. Стиснул зубы.

«Я не поддамся тебе, лес...»

Подошел к кабине. Ухватился за погнутый каркас. Перед глазами все плыло.

Мертвый водитель. Арутян, сидевший рядом, тоже мертв. Дерево рухнуло с той стороны, где сидел водитель, парня буквально расплющило. Арутяну потолком кабины сломало шею. Бронестекло в дверце раскололось от удара. Виктор встал на подножку, выломал осколки и просунул руку в кабину. Вытащить тело сил не хватило. Виктор повернул ручку дверцы изнутри. Она открылась. Виктор обыскал карманы бывшего начальника. Нашел упаковку пищевых таблеток, переполненный водой «Дольфин», наладонный комп, из которого текла зеленая жижа. Карты не было. Возможно, Арутян спрятал ее во внутренний карман... Виктор засунул руку под одежду мертвеца. Со стороны это выглядело отвратительно — он обыскивал тело, как мар. Карты в кармане не оказалось — лишь массивный серебряный портсигар. Хотя Виктор доподлинно знал, что Арутян не курил. Где же карта? Искать дольше не оставалось времени.

«Еще час-другой — всем конец, уходить, уходить», — повторял Виктор, как заклинание. Перебороть проклятую вялость! Иначе смерть.

Виктор просунулся еще дальше в кабину, снял с пояса водителя свою кобуру с «береттой» и спрыгнул на землю.

— Я теперь старший по званию, — сказал не слишком уверенно Рузгин и с вызовом посмотрел на портальщика. Виктор тоже носил лейтенантские погоны.

Рузгин прослушал двухмесячный курс офицерской подготовки и очень этим гордился.

Виктор не стал спорить. Не захотел. Начальствовать — не для него. Он всегда был слишком снисходителен. К себе и к другим. Неподходящая черта для командира.

— Если ты старший, — сказал, пристегивая кобуру, — то уводи людей из мортала. Как можно скорее.

Вновь раздался грохот: недалеко рухнуло еще одно огромное дерево.

— Деревья падают в зоне ловушки, — пояснил Виктор. — Так что дорога для нас впереди закрыта. Здесь мы можем сдохнуть за несколько часов. Или даже минут.

— Да я знаю, знаю, — закивал Рузгин, хотя вряд ли он знал что-то о мортале и ловушках.

— Карта есть? — спросил Виктор.

Хотелось сесть на камень и никуда не идти. Не двигаться. Закрыть глаза. Уснуть... Под ложечкой противно сосало. Иногда желудок пронизывала резкая боль. Мортал высасывал жизнь.

«Надо немедленно что-то съесть. Немедленно».

— Карта есть. — Рузгин достал из кармана планшетку. Из-под крышки сочилась зеленая слизь.

— Выброси! — Виктор вытащил из нагрудного кармана сложенную в несколько раз бумажную карту. Примитивную, условную. Пригодную для игры, а не для выживания. Главный тракт, зоны мортала, красное пятно — это территория «красных», синее — исходная зона противника. Прерывистая линия очерчивает границу боевых действий. Ветхая бумага махрилась, распадалась по сгибам на части.

«Я состарюсь в мортале, явлюсь назад стариком с белой бородой. Аленка не узнает...»

Виктор развернул карту.

— Мы здесь, — Борис неуверенно ткнул пальцем в линию дороги.

Все вокруг закрашено фиолетовым. Мортал. На грани выживания. А впереди — черное пятно. Неизвестность. Видимо, в эту таинственную черную зону и ехал Эдик. Один вопрос — зачем? Даже осенью или весной, когда врата открываются и весь мортальный лес становится проходимым, в эту зону стараются не соваться ни «синие», ни «красные». На что рассчитывал Эдик? На чудо? Кретин! Их спасло упавшее дерево.

— Сюда идти ближе. — Обведенный траурной каймой ноготь лейтенанта скользил по ветхой бумаге. — Дорога тут есть. Надо вернуться назад, к развилке, и свернуть. Нет, нельзя, выйдем в зону «синих».

— Ну и что?

— Как что? В плен возьмут.

— Здесь возьмут, за воротами выпустят, — пожал плечами Виктор. — Если повезет, мы встретим патруль эмпэшников. Те сразу направят нас на депортацию.

— Да как ты смеешь... — Рузгин вспылил, но гнев его тут же иссяк.

— Никуда больше мы выйти не сможем. Не успеем. Что лучше — выйти в зону «синих» или сдохнуть в мортале? Решай.

Рузгин пожевал губами, потер заросшую щетиной впалую щеку. Он брился утром.

— Я чуял, что здесь подлянка, — Борис судорожно вздохнул. Очень похоже на всхлип. — Ну почему так, а? Зачем он нас сюда потащил?

— Вели всем перекусить, набить рюкзаки консервами и термопатронами, взять по паре «Дольфинов». Постоянно есть и пить. Понемногу. Идти, есть и пить. Запомнил? Чем быстрее выйдем из мортала, тем больше шансов, что не умрем. Аптечку и все манжеты с физраствором взять с собой.

Они отправились в путь. Восемь уцелевших. Валюша тоже шла, с трудом переставляя ноги. Держалась за руку Виктора, как ребенок. Когда Виктор уставал, Валюшу тащил Димаш. В мортале живых бросают только мары. Это закон завратного мира. Дикого мира.

Ну вот... кажется, можно подняться со стульчака. Прощай, приятель, я с тобой почти сроднился. Сколько времени он провел на этом пеноритовом сиденье?

Когда оголодавшие, похожие на скелеты люди добрались до блиндажа «синих», выдержка изменила всем. Напрасно Виктор кричал: «Есть понемногу!» Он и сам себя не слышал. Набросились на консервы — в блиндаже жратвой были забиты все ящики и полки (компот из ананасов, анчоусы, лосось, тушеная говядина и свинина, фасоль). Сдерживаться — выше сил. Обожрались. Чуть не умерли, у всех начался жуткий понос. Из задних проходов лилась кровавая жижа. Удивительно, что умерла только Валюша. Впрочем, она была обречена. Всю дорогу держалась только на манжетах с физраствором. Но шла. Женщины выносливее мужчин. Любой мужик на ее месте давно бы окочурился. Она добралась-таки до блиндажа. Лежала на пороге, целовала деревяшку, бормотала: «Спасены». И в первый же вечер съела три банки консервов. Виктор должен был ее остановить... он пытался... уговаривал... даже пробовал отнимать консервы. Она тут же хватала другую банку. Чертова снисходительность! Как бы он хотел быть жестким. Непреклонным. Стальным. Но не мог. Не умел.