Между нами повисло молчание, только оно было не пустым, а полным мыслей и чувств, несказанных слов и странных ощущений. Мы сидели, в полумиле от нас гремел лондонский хаос: выли сирены, гудели машины, пролетали вертолеты. Меня будто оглушили и тем, что случилось на наших глазах, и тем, что я наконец открыла кому-то свою тайну. Тело и голова будто развалились на куски. Я так и не подняла глаз на Жука — смотрела в землю и говорила. Жутковатое ощущение, будто слышишь чужой голос.

Он сидел, подавшись вперед, опершись локтями о колени, и внимательно слушал. По-моему, так тихо он на моей памяти еще никогда не сидел. Наконец выдохнул — долгий выдох сквозь сжатые губы.

— Врешь ты, чел, врешь.

Казалось, он растерян, даже напуган.

— Не вру, Жук. Честное слово. Я знала: что-то случится, потому что у них у всех были одинаковые числа. Вот оно и случилось.

— Бред какой-то. Ты мне голову дуришь.

— Знаю, что бред. И живу с этим уже пятнадцать лет.

Опять эти чертовы слезы подступили к глазам.

Вдруг он хлопнул себя по лбу:

— А этот старикан, который попал под машину, — ты увидела его число, да? Поэтому и пошла за ним?

Я кивнула. Опять повисло молчание.

— А бабка моя тебя просекла, да? Вы с ней одного поля ягоды, верно? — Он потряс головой. — А я-то всегда думал, что она несет полную чушь, что у нее мозги не в порядке. Но она сразу вычислила, что ты не как все. Ведьмы вы! Блин!

Я распрямилась, попыталась выровнять дыхание. По каналу плыла пара уток — два коричневых комочка, безразличных к происходящему. Я смотрела, как они медленно поднимаются вверх против течения. Хорошо быть птицей или зверем: живешь сегодняшним днем, понятия не имеешь, что когда-нибудь умрешь.

Жук вскочил и принялся расхаживать взад-вперед по плоским камням, которыми был выложен берег канала. Что-то бормотал — слов я не разбирала, — пытаясь, надо думать, осмыслить мои слова. Набрал пригоршню гальки, начал бросать камешки в уток. Похоже, попал, потому что они внезапно взлетели, короткие коричневые крылышки рассекали воздух.

Жук развернулся ко мне:

— А ты у всех видишь числа?

Я снова опустила глаза в землю. Знала же, что без этого не обойдется.

— Да, если гляну в глаза.

— Значит, ты и мое знаешь, — произнес он тихо. Я промолчала. — И мое знаешь, — повторил он настойчивее.

— Да.

— Блин, чел, я сам не пойму, хочу я его знать или нет. — Он бухнулся на землю, скорчился, обхватил голову руками.

«Только не спрашивай, — взмолилась я про себя, — никогда не спрашивай, Жук».

— А я тебе и не скажу, — ответила я быстро. — Не могу. Это нечестно. Я никому не говорю.

— В смысле? — Он смотрел на меня в упор. И когда глаза наши встретились, число всплыло опять: 15122009. Мне захотелось выдрать его из головы, уничтожить, будто я его никогда и не видела.

— Если я тебе скажу, у тебя точно крыша съедет. Ни к чему это.

— А если кому осталось совсем недолго? Будет человек знать — успеет сделать то, что всегда хотел сделать.

Я с трудом сглотнула:

— Да, но это как жить под смертным приговором, верно? С каждым днем все ближе и ближе. Ну, нет, чел. Никого нельзя заставлять жить с таким.

Вот только все мы так и живем. Каждое утро просыпаемся — и знаем: мы на день ближе. Только сами дурим себя, что ничего такого нет.

Жук вскочил, поскреб в затылке, столкнул еще пару камешков в воду.

— Мне нужно подумать. Ты меня совсем заморочила. — На соседней улице взвыла сирена. — Давай, сматываем отсюда.

Я протянула ему куртку, и мы зашагали вдоль канала. Под ногами хрустел гравий, мы проходили мимо изрисованных граффити стен. Дома вокруг были по большей части обшарпанные, но попадались и свежее отремонтированные, в которых открыли офисы, рестораны и бары — островки блеска в море запустения. Чем дальше мы уходили, тем тише становился вой сирен, вокруг повисла странная тишина, будто бы весь мир взял и остановился.

Ближе к своему району мы выбрались на главную дорогу. У витрины магазина, где продавали телики, стояло несколько человек, мы тоже остановились. Дюжина экранов, на всех одно и то же.

«Лондонский глаз» не вращался. Один сектор был выломан, будто от колеса откусили кусок; одна кабинка разрушена полностью, соседние помяты и перекручены, на земле кучи мусора. Только это был не просто мусор, а погибшие люди и их вещи. Камера помедлила на куске голубой материи — остатках чьей-то куртки, что-то заколыхалось на ветру: краешек плетеной сумки, разодранной взрывом. По низу экрана бежали слова: «ТЕРРОРИСТИЧЕСКАЯ АТАКА НА „ЛОНДОНСКИЙ ГЛАЗ"… ЧИСЛО ПОГИБШИХ И ПОСТРАДАВШИХ ПОКА НЕ ИЗВЕСТНО… ПОЛИЦИЯ ПРОСИТ ПРОЯВЛЯТЬ БДИТЕЛЬНОСТЬ: ВОЗМОЖНЫ НОВЫЕ ПРОВОКАЦИИ…»

Мы простояли там целую вечность. Жук все повторял у моего плеча:

— Охренеть, чел. Блин горелый!

Новости повторяли снова и снова, сопровождая все теми же кадрами. Я стояла и чувствовала, как в желудке что-то вздымается. Попыталась сопротивляться, но в конце концов пришлось уйти в темный уголок и освободиться: кисловатая масса хлынула изо рта на землю.

Жук разыскал меня:

— Ты нормально, чел?

Я откашлялась, сплюнула, пытаясь прочистить рот.

— Да, — сказала я. Вытащила из кармана салфетку, утерлась. — Жучила?

— Ну?

— Я ведь могла что-то сделать. Знала ведь — что-то случится. Могла их предупредить, уговорить остановить эту фиговину. Ну, не знаю.

— Ну ладно, остановили бы, все ринулись бы к метро, а там бы рвануло?

Наверное, он прав. Так или иначе, сегодня был предначертанный им день: и японцам, и старушке, и парню с рюкзаком. Но меня придавливало к земле это чувство, чувство, что я могла что-то изменить.

— Пошли ко мне, — предложил Жук.

— Не знаю. Ладно.

Мне хотелось в какое-нибудь спокойное место. Тут бы сказать: «Ладно, я домой» — только у меня не было своего дома.

Вдруг я вспомнила про Сью, про полицейских — это еще большой вопрос, что меня ждет у Карен. Да, уж лучше сейчас к Жучиле.

Мы дотащились до Карлтон-Виллас, вошли. На обычной табуретке Вэл не было — она сидела в гостиной перед большим телевизором. Увидев нас в дверях, она приподнялась.

— Терри, ты? Ах!.. — Она рухнула обратно в кресло. — А я тут психую с тех самых пор, как сообщили о взрыве. Вы— порядке?

Жук нагнулся и, как обычно, чмокнул ее в щеку, потом облапил и, согнув ножищи, присел перед бабушкиным креслом. Крепко прижался.

— Вы ведь были там, да? — спросила Вэл. — Я знала. Знала. — Одну руку она положила ему на спину, другой притиснула к себе его голову, зарывшись желтыми от никотина пальцами в его курчавые волосы. — Ну ничего. Главное, ты, сынок, цел.

Я топталась у двери, понимая, что вообще-то сцена не для чужих глаз. Примерно через минуту Вэл посмотрела на меня:

— Иди поближе. Садись, лапа. Ты, похоже, перепугалась. — Я села с ней рядом, она взяла меня за руку. — Как же я рада вас обоих видеть.

Жук высвободился, сел на пятки. Потер запястьем глаза, но я успела заметить, что в них блестят слезы.

— Мы как раз перед тем там и были, баб. Я немножко распсиховался, потому что у нас не осталось денег прокатиться, а Джем… она… — Он замялся, бросил на меня быстрый взгляд. — Она сказала, что не до того, нужно сматывать. Мы были на Хангерфордском мосту, когда эта штука взорвалась. Мы всё видели. Всё видели, бабуль.

— Значит, ты его спасла. Ты спасла моего мальчика. — Она схватила обе мои руки, заглянула мне в глаза. — Спасибо. Спасибо, что привела его живым. Он, конечно, хулиган, но для меня — самая дорогая кровиночка. Спасибо.

Я не знала, что ответить.

— Нам просто повезло, — пробормотала я, но Жук на это не повелся.

— Ничего не повезло. Она меня спасла, бабуль, именно так, как ты говоришь. — Я бросила на него строгий взгляд, но шок и облегчение от того, что он опять дома, развязали ему язык. — Она как ты, баб. Она знала: что-то случится.