Наконец-то он умолк. Улыбнулся от уха до уха и ободряюще кивнул.

— Чего-чего? — переспросила я.

— Как ты считаешь? Сработаемся?

Я еще не очухалась от его словесного потока, поэтому просто пожала плечами и ответила:

— Не знаю.

Тогда он поехал дальше:

— Ну, я понимаю, так сразу все это не осмыслишь, да? Ты, наверное, не совсем поняла, о чем я толкую. С моей помощью ты можешь разбогатеть, Джем. Речь идет о сотнях тысяч. Ты молода, тебе есть что порассказать, о тебе сейчас кричат по всему миру. Так лови момент! У тебя будет все что хочешь: одежда, вечеринки, машины, путешествия. Всё к твоим услугам. Мир хочет услышать твои слова. Теперь только за тобой все дело.

— А вы чего хотите?

Я взглянула на его пальто верблюжьего цвета, толстое кольцо-печатку и часы «Ролекс», выглядывавшие из-под тугой белой манжеты.

— Я хочу тебе помочь.

— И что вам с того будет?

— Ну, комиссионные, разумеется. — Он уставился на меня холодными серыми глазами. Я и не хотела, а увидела: он уже не молод, а ему еще лет тридцать суетиться, трепать языком, одурачивать. — Я же не благотворительная организация. Мы будем партнерами, Джем.

— Нет. Валите отсюда.

— Что-что?

— Валите отсюда. Не нужно мне ничего этого. Не нужна мне ваша помощь. — Последнее слово я выплюнула, точно ругательство. — И деньги ваши мне не нужны. А слава тем более. Не хочу я быть какой-то там дешевой знаменитостью.

Он посмотрел на меня как на ненормальную.

— Ты сама не понимаешь, что говоришь. От таких предложений не отказываются. Это полный идиотизм.

— Я знаю, что делаю. Знаю, чего хочу. А от вас хочу одного: идите отсюда вон.

Он поднял руки:

— Давай не будем спешить. Ты многое пережила, я это понимаю. Я сейчас уйду, а ты обсуди мое предложение с мамой. Подумай. Я подожду снаружи.

Карен наблюдала эту сцену сидя в углу. Я подумала о ее лондонском домишке — обои отстают от кухонной стены там, где случилась протечка. Она всю жизнь еле сводила концы с концами. Если я соглашусь, что это даст ей? Я-то знала: ей осталось жить всего несколько лет. Может быть, если я стакнусь с этим типом, эти последние годы станут лучшими годами ее жизни?

— А вы что думаете, Карен?

Она качнула головой:

— Ты прекрасно знаешь, что я обо всем этом думаю. Все и так зашло слишком далеко. Если ты начнешь давать интервью и писать книги, станет только хуже.

— Но у вас тогда будет много всего разного: ну, там, большой дом с большим садом, мальчишкам будет где бегать.

Лицо ее размягчилось.

— Да, им бы это понравилось, верно? — сказала она. — Только вот ты мне ничего не должна, Джем. Нам и так неплохо. Его мир — выдумка, там все ненастоящее. Я-то тебя знаю, Джем, тебе не это нужно. Ведь так?

Выходит, она меня и правда знает. Я улыбнулась:

— Конечно. Сдалась мне его хрень!

Карен открыла было рот, чтобы отчитать меня за нехорошее слово, потом закрыла обратно, подошла и крепко меня обняла.

— Мне ничего не нужно, — сказала я. — Просто хочу, чтобы все это кончилось. Зря я вообще проболталась.

— Ну ничего. Все будет хорошо.

Она не выпускала меня, я же стала потихоньку отстраняться.

— Да ведь не кончится. Такие вещи, наоборот, только разрастаются. Выпустил их на волю — и уже не остановишь.

— А мне кажется, ты сама можешь все остановить.

— Как?

Она посмотрела на меня прямым взглядом:

— Просто. Скажи им, что все выдумала. Что это все неправда.

Последний раз я выступала на публике в школе, на уроке: «Лучший день в моей жизни». Когда там это было? Месяц назад? Уже и не вспомнишь. Тогда я встала перед всем классом и сказала им правду, вернее, то, что я тогда принимала за правду. Ничего хорошего из этого не вышло. А теперь мне предстояло встать перед целой толпой незнакомых людей — больных и умирающих, журналистов, всяких там жуликов вроде этого агента, черт знает кого еще — и объявить во всеуслышание, что я распоследняя лгунья. Отречься от правды, которая преследовала меня всю мою сознательную жизнь.

— Ладно, давайте так.

Карен сжала мою руку:

— Вот и умница, — сказала она.

Мне кажется, она по-прежнему была убеждена, что я-таки соврала, а теперь решила в этом сознаться. Никогда она мне не верила и теперь вот была довольна, что я одумалась.

Мы вышли из ризницы в церковную залу. Какие там пятьдесят человек — теперь здесь было гораздо больше народу. Сотни людей клубились повсюду, все норовили протиснуться поближе к ризнице. Как только я появилась, все загудели и устремились в мою сторону. Карен провела меня через толпу ближе к алтарю, где стояли Энн и Стивен, настоятель.

— Джем хочет сделать заявление, — сообщила им Карен. — Как это лучше устроить?

— Ну… — начал было Стивен, но тут к нам протолкался давешний жулик-проныра и заткнул всем рты.

— Я настоятельно не рекомендую делать общее заявление. Имея такой информационный повод, ни в коем случае нельзя выстраивать отношения с прессой как попало. Я бы предложил дать несколько эксклюзивных интервью на особо оговоренных условиях. Пойдемте, давайте вернемся в ризницу.

Он положил руку мне на плечо. Я попыталась ее стряхнуть, но он вцепился, как лишай.

— Пустите меня! — рявкнула я. — Я не ваша собственность и не собираюсь иметь с вами никакого дела.

Он явно опешил, озадачился, будто вообще не понимал, о чем это я.

— Вы что, раньше меня не слушали?

— Я-то вас слушала. А вы меня — нет. Вы мне и слова не дали вставить. Не нужны вы мне, ясно? И уберите руку, а то я ее укушу.

Руку он убрал, но не отступился. Наоборот, придвинулся ко мне совсем близко.

— Я не понимаю, почему вы отказываетесь от такой прекрасной возможности. Вы либо крайне наивны, либо очень глупы.

Говорил он теперь совсем тихо, но Карен услышала, и другие тоже.

— Ни первое, ни второе, — твердо заявила Карен. — Она самостоятельный человек, она приняла решение. А теперь попрошу оставить нас в покое.

Мужик отошел в сторонку, однако остался в церкви, торчал где-то в задних рядах и слушал.

— Значит, ты хочешь что-то сказать? — спросил меня Стивен.

— Да, мне кажется, пора… пора прекратить отнимать у всех время.

Энн тревожно взглянула на Карен, Стивен же кивнул с видимым облегчением.

— Хорошо. Я очень рад. Вся эта комедия действительно слишком затянулась. Говорить можешь отсюда.

Перед нами была небольшая ступенька, она вела туда, где обычно сидел хор; в результате голова моя оказалась разве что чуть-чуть выше уровня остальных голов.

Я посмотрела на кафедру:

— А можно оттуда? Там и микрофон есть.

Лицо его сделалось совсем красным:

— Это совершенно не подобает… — вострубил было он, а потом вроде как передумал: — Ну ладно, если так мы сможем покончить…

Он помог мне подняться на несколько ступеней, и вот я стою на темных досках кафедры Батского аббатства. Стивен включил микрофон и представил меня, его зычный голос разнесся по всему помещению.

— Дамы и господа, попрошу всех сесть. Юная… гостья… нашего аббатства хотела бы сказать вам несколько слов.

Он протянул руку, приглашая меня выйти вперед и говорить, а сам спустился вниз.

Толпа стихла.

Я допустила ошибку: подняла глаза от пола. Передо мной всколыхнулось море лиц, море чисел. А я ничего не подготовила: ни умных слов, ни речи, ни начала, ни середины, ни конца. А сказать им я могла лишь одно — откровенную ложь.

— Здравствуйте, — начала я. — Меня зовут Джем. Хотя это вы знаете, вы поэтому сюда и пришли. — Никакой реакции. Я проглотила комок в горле и продолжила: — Хотя я-то на самом деле не понимаю, чего вам здесь нужно. Я обычная девчонка, такая же, какой была месяц назад, год назад, пять лет назад, и тогда никому до меня дела не было. А потом я вдруг взяла и стала всем говорить, будто знаю, кто когда умрет. Наверное, вы потому сюда и пришли, что думаете: я и вам скажу. Но на самом деле… на самом деле… это ложь. Я все выдумала.