— Мистер Добряшов, можно пару комментариев? — кричали они.

Вздохнув, я закончил упражнение и пошёл к ним.

— Можно просто Иван, господа, — обратился я к ним на английском.

— О, отлично! — обрадовался корреспондент с немецким флагом на пропуске-аккредитации, — Иван как вы прокомментируете своё отсутствие на многих соревнованиях? Нашим читателям интересны вы и ваши достижения, но к сожалению, после Олимпиады вас так редко было где-то застать.

— Я готовлюсь господа, — спокойно пожал я плечами, — к Олимпиаде 1972 года, хочу побороться за золотые медали в тех же дисциплинах 100 и 200 метрах.

— Ого! — они тут же оживились, — как вы оцениваете свои шансы на это?

— Так же, как и прошлый раз в Мексике, — я растерянно развёл руками, — победит сильнейший, но я чувствую в себе силы побороться за места на пьедестале.

— Иван, а что вы скажите о Пражской весне в Чехословакии? — тут же задал мне вопрос чехословацкий журналист.

— Простите, но я спортсмен, и не имею морального права комментировать политику, — попытался съехать я с опасной темы.

— Хорошо, ответьте, как человек, — тут же зашёл он, с другой стороны.

— Как советский человек, я могу сказать, что доверю своему правительству и курсу партии, поэтому их решения я не подвергаю сомнениям. Всё простите, мне нужно тренироваться.

Несмотря на желания других репортёров ещё спросить у меня, я вернулся на стадион, где ко мне тут же подлетел разъярённый руководитель делегации.

— Ты что там им сказал? — трясся он передо мной от ярости, — тебя кто уполномочил?

— Подошли бы и послушали, — миролюбиво предложил я, что вызвало у него ещё большую злобу. Пригрозив мне что сейчас же примет меры, он побежал уже к тренерскому штабу. Вскоре подошла Петрова и спокойно попросила у меня больше с журналистами без ответственных товарищей рядом не общаться. Я пообещал, и она ушла, качая головой.

Перед стартами соревнований нам объявили, что поскольку спринтеров всего 28 человек, то в первый же день пройдут все забеги на эту дистанцию вместе с финалами, на следующий то же самое для 200 метров. Это вызвало лёгкую панику в наших рядах, поскольку остальные спринтеры, приехали на чемпионат как раз вымотанные домашними мини-соревнованиями. Только я и Борзов выглядели достаточно бодро для такой организации соревнований. Для меня он был пока загадкой: вечно спокойный, с каменным выражением на лице, не было понять он вообще волнуется или нет, хочет победить или его это мало волнует. Поскольку я был его полной противоположностью: радовался, когда хотел радоваться, грустил, когда было грустно, этот же удав, с которым мы были почти одинакового роста, хоть я на капельку повыше, был всегда спокоен. Его тренер был более эмоционален и видя, как тот ему помогает, готовя к стартам, я ощутил укол зависти. Такого отношения ко мне, не было даже в самые лучшие годы у Кузнецова.

Выходя на старт, после недолгого нахождения в раздевалке, я сразу ощутил сильный встречный ветер на стадионе «Караискакис». Причём дул он самым неприятным образом — яростными порывами. Первые же забеги показали, что это сказывается на результатах, организаторам даже пришлось изменить предел разрешённой силы ветра, иначе забеги пришлось бы переносить.

Из первых же квалификаций стали выбывать советские спринтеры один за другим, которые показывали здесь своё не лучшее время. Сапега, затем Иванов, потом Лебедев, все мало того, что проигрывали, так ещё и приходили последними. Я указывал на этот факт Петровой, что они просто загнали парней, привезя их сюда без сил, она же упорно говорила, что это не моего ума дело.

В первый полуфинал вместе со мной вышел только Борзов, пришедший вторым в четвертьфинале, после француза Алена Сартёра. Немного удивившись, что нас поставили вместе, не став разносить по забегам, я несмотря на порывистые шквалы ветра легко победил. Мои невидимые Олимпийские крылья за спиной, невозмутимая уверенность в своих силах и главное первые места во всех забегах, явно давали морально на моих соперников. Так что я пришёл первым, Борзов вторым и швейцарец Филипп Клер, квалифицировался третьим. С ним же я и стоял на соседней дорожке в финале. Он был спокоен, улыбчив, пожал мне при выходе из комнаты ожидания руку, мы даже немного поболтали с ним о бешеной погоде, не дающей показать приличное время.

При прозвучавшей команде «На старт!», мы заняли свои места и приготовились. Стартовав я сразу почувствовал, как тяжело бежать, поскольку ветер был невероятной силы, поэтому приходилось хорошо напрягаться, едва не продираясь вперёд. Щёки мои болтались наверно, как у бульдога, поскольку порывы были настолько сильны, что приходилось даже прикрывать глаза. Финишировал я, не видя, кто был рядом, только взгляд на электронное табло расставил всё по своим местам.

— Первое место — Ivan Dobryashov. 10.21, CR.

— Второе место — Valery Borzov, 10.49.

— Третье место — Alen Sarter, 10.50.

Закономерное время при встречном ветре 2.7 м\с! Я подошёл сначала к разочарованному швейцарцу, пришедшему четвёртым, как смог подбодрил его, затем поздравил более воодушевлённого третьим местом француза, а затем подошёл к соотечественнику.

— Поздравляю Валера, — я протянул руку.

— Взаимно, — он со своим невозмутимым видом пожал ладонь, и хрен его знает, был ли он доволен своим результатом или нет.

— Ты доволен? — поэтому решил я уточнить у него.

— Бежать рядом с Олимпийским чемпионом — да, быть вторым — нет, — кратко ответил он, — впереди Кубок Европы, мы ещё с тобой поборемся.

— Буду ждать, а ты 200 метров побежишь?

— Нет, только эстафету, мы же с тобой тренировали передачу палочки, забыл, что ли?

— Про эстафету нет, а про 200 метров я не знал, — почесал я затылок, — ладно, встретимся тогда на квалификациях эстафеты.

— Удачи, — безразлично бросил он мне в ответ.

К невероятному разочарованию Кузнецова, которого новый подопечный что-то совсем не радовал победами, я на следующий день выиграл и 200 метров, опередив Хермана Бурде из ГДР и Филиппа Клера, который был сегодня абсолютно счастлив, заняв второе место. Он поблагодарил меня за соперничество, и мы вместе отправились на задолбавшие всех спортсменов допинг-тесты. Они были не такие серьёзные конечно, как на прошедшей Олимпиаде, но все равно чрезвычайно нервировали неподготовленных к этим проверкам спортсменов, особенно молодых.

После награждения, мы отправились на квалификационные забеги эстафеты, где тренера сборной поставили меня первым забегающим, а Борзова последним, более уставших Владислава и Николая поставили между нами и это дало результат. Я давал преимущество на старте, всегда приходя первым, в Борзов компенсировал недостатки наших бегунов, если кто-то опережал их после второй и третьей дистанции.

Стратегию решили не менять и в финале, с которого я уходил с третьей золотой медалью, а счастливые ребята с одной, а Борзов с ещё и серебряной за 100 метров. Дима же был на седьмом небе от счастья, хотя и пугался журналистов, которые к нему подходили. На все вопросы он отвечал, что не понимает по-английски, причём на английском же языке.

Вышедшие назавтра греческие газеты говорили обо мне, как о непобеждённом Олимпийском чемпионе, подтвердившего звание быстрейшего человека, хотя бы сейчас в Европе. Журналисты обсуждали предстоящий Кубок Европы в следующем году и надежду увидеть там меня. Петрова при виде корреспондентов и меня рядом, мгновенно покрывалась холодным потом, хотя моя широкая улыбка манила ко мне многих журналистов, правда теперь в присутствии англоговорящего сотрудника КГБ, который лупал глазами, пытаясь осознать речи, которые я со скоростью пулемёта выстреливал, переговариваясь со спрашивающими меня людьми. Бедняга просто не поспевал за полётом моей мысли, а также сменой тем, которые на меня сыпались. Я всегда уклонялся от опасных политических вопросов, охотно говорил на спортивные темы, хвалил американских и европейских атлетов, а также мечтал о своей второй Олимпиаде.