Он поздравил меня с медалями, рассказал, что с отцом видели мои победы, и напоследок предупредил бережно хранить посылку, поскольку денег за неё он ещё от Игоря не получил. Я пообещал не расставаться с ней ни на миг, он хмыкнул и попрощавшись, отправился к ожидавшему его такси, а я чувствуя, как пот льётся у меня по спине от страха, пошёл к себе.
— «Всё, никаких больше встреч с агентами, ну их в жопу, пусть передают данные по другим каналам, — решил я, аккуратно кладя конверт с пластинками на тумбочку и заваливаясь на кровать, — иначе я так поседею скоро с этими тайными вылазками».
Приняв решение, я стал успокаиваться.
«В кофейню я похожу ещё, чтобы моё отсутствие не выглядело необычно, но не в то время, когда там бывает агент. Ночью же сожгу одежду, шапочку и деревяшки удавки. Саму проволоку закопаю в землю, всё хватит с меня приключений».
С этими мыслями я снова уснул.
Оставшиеся дни до конца Олимпиады, а также потом Бал чемпионов, который проводили мексиканцы, запомнились мне только беготнёй спортсменов, пытавшихся потратить всю наличность, поскольку везти доллары обратно было опасно. Так что занимая, или наоборот одалживая, каждый старался закупиться по максимуму в местных магазинах. Даже Кузнецов и то прикупил что-то для внуков, стеснительно убрав подарки в сумку под моей улыбкой. Шутить про загнивающий Запад я не стал, чтобы его не обидеть, поэтому просто вернулся к своему обычному графику тренировок.
В последний день в Мехико, ко мне зашёл Эдвин, и поманил за собой. Ничего не понимая, я пошёл за ним, и он отвёл меня в спортивный магазин, где я выбрал понравившиеся мне кроссовки для повседневной носки, а также футболку и шорты для тренировок, затем мы зашли в магазин одежды где подобрали джинсы и джинсовую куртку для Вари. Он за всё это заплатил сам, сказав, что мы полностью в расчёте, поскольку он за мои значки выменял или купил много чего полезного, так что то, что мы сейчас приобрели, его благодарность мне. Я пожал плечами, поскольку и сам был доволен, поскольку самому заниматься этими «ченьжами» и продажами мне было откровенно лень, так что каждый из нас получил, что хотел и был этим сказочно доволен.
В аэропорт все ехали с полными сумками вещей, так что моя худая спортивная сумка привлекала всеобщее внимание, как, впрочем, и пластинка в руках, упакованная в газету. Меня даже пытались спрашивать, что купил я, если сюда ехал с большой и тяжёлой сумкой, а назад возвращаюсь ни с чем. Мне приходилось отшучиваться, что обратно я везу только медали. Спортсмены недоумённо на меня смотрели, улыбались и не верили этому.
В самом здании, в зале ожидания, ко мне подошёл хорошо одетый человек кавказской национальности и представившись, предложил позавтракать с ним в кафе. Я тут же согласился и мы пройдя в конец зала, сели пить кофе. Поговорили только о погоде, ценах в местных магазинах и расплатившись, он вышел, оставив под газетой часы, которые снял со своей руки.
— Patek Philippe, — прочитал я название, взяв их в руку и стало понятно, почему над ними так тряслись воры. Часы этой марки и в моё то время стоили космических денег. Например, мои последние, которые я носил до того, как меня поймали на взятке — стоили миллион долларов. Эти же, из белого золота, сплошь усыпанные крупными бриллиантами, стоили точно дороже.
Одев их на руку, я попрощался с улыбчивым персоналом и пошёл к советской команде с любопытством смотрящей за моим возвращением.
— Это кто Вань? — поинтересовался у меня Кузнецов, — непохож на местного.
— Угу, — подтвердил я, — он из Москвы, попросил передать письмо на родину. Я знаю его родню, поэтому не смог отказать.
— А, ну письмо — это ладно, — успокоился он.
Очень скоро для нас подали самолёт и спортсмены, нагруженные сумками и мешками, словно челночники в 90-х из Турции или Китая, стали грузиться в воздушный транспорт. Я со своей небольшой сумкой смотрелся по-прежнему белой вороной, ну а что, спортивная форма почти ничего не весила, как и мои шиповки, а кеды я сжёг вместе с костюмом, в котором творил всякое, сейчас же я был обут в кроссовки, лёгкую куртку, а подарки Вари, занимали совсем мало места.
— Ну всё, домой, — кто-то радостно произнёс рядом со мной из девочек.
Когда самолёт взлетел и стали разносить соки и газеты, сначала в носу лайнера раздался громкий недовольный вскрик. Все заволновались, стали подниматься, чтобы посмотреть, что случилось, но недовольный возглас раздался и ближе ко мне, а вскоре рядом со мной оказался главный тренер сборной СССР, потрясая советскими газетами.
— Ваня, смотри что эти борзописцы про тебя написали?! Как так можно вообще? Что за ерунда там творится у них в головах?
Его слова вызвали интерес у многих, и легкоатлеты попросили газеты у стюардесс, поэтому вскоре на меня было направлено очень много различных взглядов, в основном сочувствующих. Но были и торжествующие.
Успокоив возмущённого тренера, я взял у него из рук «Труд» и «Известия», посмотрев на первые полосы. На них я был запечатлён в позе Усейна Болта, радостный, довольный, так что название статьи «Позор — советского спорта», сильно с ней контрастировало.
— «Иван Добряшов, несмотря на предупреждение всех комсомольских организаций и трудовых коллективов со всей страны, всё же оказался допущен в состав советской сборной представляющей нашу великую страну на Олимпиаде в Мексике. Где он продолжил вести себя недостойно гражданина Союза Советский Социалистических Республик, а именно: кривлялся на весь мир, показывая странные позы, зачем-то ходил по стадиону, когда все остальные атлеты мирового уровня уже давно ушли с дорожек».
Тут конечно была фотография, когда я успокаивал стадион после установленного мной мирового рекорда. Хмыкнув, я продолжил читать дальше.
— «В то время, когда все советские спортсмены отдавали все силы, чтобы достичь высоких результатов, он занимался всем чем угодно, кроме тренировок и стремления к Олимпийским победам».
Дальше шла фотография, где я сидел в кофейне, а на руках у меня сидела куча местной детворы, которым я вешал на грудь значки, а они радостно мне улыбались. Она была в мексиканской газете про меня, так что советские журналисты видимо просто перепечатали её оттуда.
— «Результатом его отвратительного отношения к порученному страной и партией делу, стало то, что он занял лишь третье место на дистанции 400 метров, а эстафету 4 по 100 наша команда провалила именно из-за него неготовности к выполнению своих спортивных обязанностей».
Тут была фотография, где я лежу без сил на дорожке. Там ещё дальше много что было написано, особенно приведены гневные цитаты писем людей со всей страны, говорящих, что такому антисоветчику не место в большом спорте, но самое главное, что ни в одной из статей я не нашёл ни слова о двух золотых медалях и двух мировых рекордах, только про 400 метров и эстафету 4 по 100. И главное вранья-то то в этом было всего капля, ну не упомянули такую мелочь, как две золотые медали за спринтерские дистанции, с кем не бывает.
«Пид…ы, — в голове почему-то появилось только одно это слово, ёба…е пид…ы».
— Вань, как так –то? — ко мне подошёл Кузнецов, расстроено тыкая в статью, — как так-то? Где хоть слово про твои подвиги? Медали? Где про мировые рекорды?
Я вздохнул, выдохнул и отдал газеты Денису, который впился в них взглядом, косясь на меня. Хоть он и значительно успокоился после той истории с Леной, но явно мне её не простил.
— Не знаю Сергей Ильич. Видимо всё узнаем, при прилёте.
В самолёте, после прочтения всеми газет, воцарилось лёгкое уныние, видимо вспомнили с каким разгромным общекомандным счётом по медалям нас победили США. За это нам обещали, обязательно последуют оргвыводы. Смешно говорить, по лёгкой атлетике мы завоевали только семь золотых медалей, а американцы тринадцать. В два раза больше! Царившее уныние продолжилось даже тогда, когда самолёт наконец сел в аэропорту Домодедово и мы увидели, огромное скопление людей, встречающих спортсменов. Но сначала — паспортный контроль и таможня.
