— Вас обоих? — гнев Элигора понемногу утихал, но он явно не был доволен происходящим. — С чего бы вдруг?

— Иначе я не соглашусь. Тогда ты можешь отправить меня на вечные мучения или убить, когда тебе все это наскучит. Можешь замучить и убить Каз тоже. Мне тебя не остановить, но у меня есть то, что тебе нужно. Так что отпусти меня и ее — или сделки не будет.

Он поднял бровь. Его человеческий облик вернулся, он снова стал красивым и невероятно успешным Кеннетом Валдом.

— Вот что я скажу тебе, Долориэль. Ты не робкого десятка.

Он махнул рукой, и Каз исчезла так быстро, что я даже не успел взглянуть на нее снова — на тот случай, если это был последний раз. Затем он щелкнул пальцами, указывая на меня и на зал переговоров, на пончики, на пролитый кофе, и все вокруг испарилось, а я остался наедине с болью и ужасом моих недавних воспоминаний в очередной версии гостиничной комнаты. На этот раз я парил в бескрайнем космосе, пустом и блеклом, словно вечерний туман, пробирающийся к городу сквозь мост Золотые Ворота.

Пустота — еще один вид страданий. И одиночество тоже, особенно когда оно соединяется с пустотой и продолжается вечно, вечно, вечно.

Не знаю, как долго я висел-лежал-плыл в серой пустоте. Простите уж за такой разброс в глаголах, но я правда не могу сказать, что именно я там делал. Я находился в своем адском теле, полосатом теле Снейкстаффа, похожего на антилопу из африканских степей — только голую и беспомощную. Я не был ничем связан, но это ничего не меняло, потому что я все равно не мог двигаться, только вертеть шеей и головой.

Конечно, это было лучше, чем подвергаться активным пыткам, но только в первую тысячу часов или чуть больше, после чего я начал понемногу сходить с ума. Знаю, знаю, вы думаете: «Эй, да он уже говорил, что его мучили сотни лет или вроде того, а теперь опять». Вы правы, в Аду время идет, пусть и не так, как в обычном мире, а субъективное время испытанных мной мучений потянуло бы, как минимум, на пару земных лет, но ключевое слово здесь — «субъективное», ведь пока я оставался пленником Элигора, время шло для меня совсем иначе. Он мог сделать так, чтобы я ощущал его по-разному. Было совершенно невероятно, что продолжалось все то же утро, когда я попал в его гостеприимные лапы.

И все же впервые с того момента, как я услышал голос Великого Герцога и понял, что попался, я почувствовал что-то вроде надежды. Совсем немного, но ведь он предложил мне сделку. Это мог оказаться очередной трюк, но сам факт того, что он отвлекся от сдирания моей кожи и превращения моих нервов в вермишель, говорил о том, что он не знал, как со мной обойтись. Странно, но именно моя угроза позволить ему пытать меня вечно сохраняла мне жизнь — по крайней мере, до сих пор.

И я вовсе не блефовал. Где-то среди ощущений самой жутко боли я осознал, что моя ситуация действительно безнадежна. Элигор был слишком силен. Я не мог сбежать от него, не мог его побороть. В кипящем котле из страданий я осознал, что могу лишь страдать. И я продолжу страдать, если понадобится. Да, я буду молить о пощаде. Да, я расскажу ему все, открою все секреты. Но пока я буду отказываться выполнить то, что он действительно от меня хочет, он может лишь подвергнуть меня еще большим мучениям. Он может замучить и убить Каз у меня на глазах, но он способен сделать это независимо от того, помогу я ему или нет. Единственным выходом было лишь продолжать отказываться, пока он не согласится на мои условия.

Так что я висел или плыл, или лежал в пустоте целую вечность, а может, и дольше, пытаясь собраться с силами к тому моменту, когда снова вернется боль. Я знал, что она вернется, потому что я должен был доказать Элигору, что не блефую. Я должен был заставить его закончить мои терзания.

Оно началось снова. Даже не буду стараться описать это. Видимо, после пары тысячелетий даже Элигору наскучило возиться со мной, и он отдал меня в полное распоряжение некоего существа по имени Доктор Тедди, который походил на обычного плюшевого медведя, но имел крохотные пальчики, как у ребенка, и отличался взглядом и дыханием умирающего алкоголика.

По сравнению с Доктором Тедди мучитель Нилока казался просто любителем. Доктор Тедди не только заставил меня пройти через все мучения заново, но и придумал пару собственных изощрений. Правда, через какое-то время даже мой пушистый друг уже не мог похвастаться оригинальностью, и меня наконец вернули назад в серую пустоту, где, заливаясь слезами, я пытался вспомнить собственное имя, хотя я знал, что, вспомнив имя, сразу пойму, почему я здесь и что со мной происходит. Они сделали со мной что-то странное, от чего я не мог заснуть, но я чувствовал течение времени, потому что моя боль слабела, но больше я никак не мог заставить часы и дни ускорить свой ход в этой жуткой блеклой пустоте.

Когда что-то наконец изменилось, сначала я лишь осознал, что нечто находится здесь со мной, но не внутри и не снаружи — чем бы оно ни было. Лучший способ понять это состояние — представить, что вы находитесь под водой, где больше тени, чем света, и где расстояние искажает видимость и выкидывает разные фокусы. Долгое время я смотрел лишь на жутко искаженные вертикальные очертания, будто надвигающиеся на меня из другого невидимого измерения, но затем оно нависло надо мной — серое мертвенное лицо и крошечные глаза, странная отвисшая челюсть, как у рыбы. Оно смотрело на меня. Все остальное его тело тоже было серым: мертвая серая кожа обтягивала его кости. С нашей последней встречи «улыбающийся убийца» явно не похорошел.

Честно говоря, мне уже было все равно, но я все же слегка дернулся, разглядев его.

— Чего тебе, красавчик? — выговорил я. — Теряешь терпение? Уверен, ты еще наиграешься со мной, когда твой хозяин закончит.

«Улыбающийся убийца» наклонился так низко, что я впервые смог разглядеть линии на его коже в свете тусклой пустоты, и я понял, что это были не просто морщины или татуировки, но нечто более сложное, более странное. Тело «убийцы» покрывали надписи — следы крохотных букв были искусно вырезаны в его коже каким-то острым предметом; тысячи символов нечитаемого текста покрывали каждый сантиметр его кожи. Я взглянул вниз на серую руку, которая сжимала четырехгранный нож у моего лица, и увидел, что кожа на его искривленных пальцах тоже была украшена письменами. Другую руку он держал за спиной, но я мог поспорить, что она точно так же покрыта маленькими шрамами, бесчисленными, как копошащиеся муравьи.

— Почему ты… в чем причина? — «Убийца» складывал слова в предложения все так же медленно и монотонно, будто уставший священник, читающий давно выученный наизусть катехизис. — Почему ты не бежать?

— Не пойму, о чем ты. Послушай, если ты собираешься взрезать меня или еще что, то вперед. Хоть что-то новенькое.

— Нет. — Он наклонился еще ниже, пока его лицо едва не коснулось моего. Я видел, как его увлажненные глаза двигаются в глубоких глазницах. Его голос звучал напряженно, даже слегка отчаянно. — Скажи ему. Скажи почему.

— Что сказать? — Я чувствовал легкое зловоние его разложения даже в этой серой пустоте, ощущал эту заплесневелую, тошнотворную сладость чего-то, что давно умерло.

— Скажи, почему ты вернулся? Почему помог тому маленькому. Почему не бежать, спасать себя?

Я не сразу понял. В свою защиту могу напомнить уважаемому суду о тысячах часов садистских мучений, которые я испытал. В общем, наконец до меня дошло: это отвратительное существо хотело знать, почему я вернулся, чтобы спасти Гоба. Видимо, он и правда наблюдал за нами — не только за собранием Рипраша, но и за тем, что случилось после.

— Почему я вернулся? Потому что изначально малыш попал туда по моей вине, — вдруг у меня появилась мысль о том, что Убийственная Режущая Мумия может отправиться на поиски Гоба, так что я попытался сделать его менее важным персонажем рассказа. — Это я заставил его пойти со мной с самого начала. Он не хотел уходить из Аваддона. Я всего лишь пытался помочь ему…